Третья – на ту же тему – «Борис Ельцин: от рассвета до заката». Автор ее упомянутый ельцинский телохранитель Коржаков, который в отличие от гуманитариев – советников, подвизающихся на одном бумажном фронте, человек дела. Он тоже служит, но служит от души, от природного его естества, служит Человеку, а не дворцовому коридору, и потому его описания того же фактически, хотя и сделаны в духе бульварного бестселлера, более правдоподобны и более точны. Пишет он не из-за угла, а прямо. Пьет, ест и вкусно закусывает икоркой и балычком сам, также и пользуется сам прочими бесплатными благами. Но за верную, как он считает, службу, за духовную преданность хозяину. В его подвижках нет униженности, он по-своему честен, благороден и даже добр. Живет и действует по давно отработанному природой и жизнью правилу, что не он, так другой такой же занял бы это место, что трон не может существовать без подобного ему окружения. Отсюда он естественен и его описания вполне воспринимаются и не вызывают чувства неловкости, проистекающей, у меня лично, прежде всего от однобокой авторской тенденциозности и предвзятости, от противной человеческой униженности перед хозяином, да еще не назначенном тебе насильно, а тобой выбранном, как это имеет место у предыдущих авторов.
Прочитал для сравнения еще книжку о Ельцине и Горбачеве под названием «Борис Ельцин», написанную двумя бывшими нашими соотечественниками Соловьевым и Клепиковой, ныне проживающими в Америке и потому, как мною установлено, способными к независимому и более объективному описанию их интересующего. Полностью с ними согласен, все у них правильно. Но замечу, мне для характеристики этих двух «борцов» за власть потребовалось всего пять страничек, а Соловьеву и Клепиковой четыре сотни. Чтобы создать свой труд, они перечитали добрую сотню разных книг и статей и переговорили с не меньшим числом свидетелей и участников событий того времени. Я же написал о Горбачеве и Ельцине, руководствуясь только их делами, да еще общеизвестными законами движения по жизни чем-либо одержимых людей. Именно такой подход и позволил мне, как я считаю, дать более верную и более корректную оценку истинных, отторгнутых от дворцовой мишуры и прочих мелочей, причин их деяний и описываемых событий в целом.
22.08
Капитальнейшим образом отметили 70-летний юбилей завода. Это сейчас делать научились с помпой. Обнимался с Рыжковым, Вар-начевым, Синицким и прочими господами, на него приехавшими. Заключительная кабацкая встреча состоялась в Филармонии и проходила в сопровождении симфонического оркестра под управлением главного дирижера Лисса.
02.09
Ловлю себя на мысли, что мои заметки становятся все мрачней. Начиная их в преклонном возрасте, я предвидел возможный уклон в подобную сторону, но все же не в такой степени, как получается.
Вот и сегодня хоронили Марка Исааковича Бакунина – одного из ветеранов уралмашевцев, активного участника послевоенного становления нашего завода, его роста, авторитета и славы, к сожалению, ставших теперь фактически историей и не получающих сегодня столь же устремленного, как прежде, своего дальнейшего развития.
С Марком я был связан большую часть работы в конструкторском отделе. Пришли мы на завод почти одновременно. Но я молодым юнцом, окончившим институт сразу после школы, он же умудренным жизнью мужем – после тяжелых лет войны, да еще в передовых саперных подразделениях. А потом, к слову, в 50-е годы еще и дополнительно мобилизованным партией и властью («мало» ему досталось войны) на работу по подъему сельского хозяйства.
Четыре десятка лет мы проработали с ним в теснейшем контакте и при полном взаимопонимании, хотя было, конечно, все – и споры, и неудовольствия, особо с его стороны. Были таковые и у меня, но касались они лишь конструкторских чисто дел. В бытовом плане он был безупречным мужиком.
В нашем подразделении по проектированию станов горячей прокатки волею судеб оказались наряду с Марком еще два еврея, его погодки и тоже прошедшие по полям войны. Это были, по их исходной природе и характеру, совершенно разные люди.
Марк Бакунин – законник и в какой-то степени прагматик-педант, ставший во многом таковым, мне казалось, под воздействием своей опасной саперной военной профессии, требующей особой внимательности и ответственности.
Лев Махлин – анархист и критикан, не знавший другого начала любой поручаемой ему новой работы – как разносной, порой мало аргументированной, ее критики.