18.05
Умер А. Зиновьев. Он «прожил – сказал о нем В. Бондаренко – несколько жизней. С юности участвовал в каком-то заговоре, уцелел. Благополучно провоевал всю войну, летал на истребителе, уцелел. Закончил МГУ, блестящая научная карьера, его труды по социологии получили признание во всем мире. Был профессором, преподавал, защитил докторскую, вошел в ученые советы и редколлегии ведущих научных журналов. Так бы и обретал научную и общественную славу во фрондирующей прогрессивной среде наравне со своими друзьями и единомышленниками той поры. Но ушел в диссидентство, в открытый протест, был выслан в Германию. На Западе сделал не менее блестящую карьеру, преподавал в Мюнхенском университете, консультировал ведущих западных политиков, выбран почетным академиком в престижные научные Академии. Мог бы так спокойно и доживать. Но ещё раз отрекся от всего, перечеркнул все проекты, вернулся на Родину, и стал ведущим социологом и публицистом красной оппозиции».
Все верно, за «исключением» некоторых акцентов, многократно мною расставленных в настоящих записях. К ним можно было ничего не добавлять, если б не последнее, буквально за несколько дней до смерти, интервью Зиновьева от 8 мая 2006 года газете «Завтра», с теоретического плана мощными заявками и вовсе им не соответствующими практическими из них выводами..
Зиновьев с апломбом утверждает.
Что «очень рано, фактически в конце 30-х годов, пришел к двум основополагающим принципам. Согласно первому из них – любая произвольно взятая обширная сумма информации, относящаяся к некоторому социальному объекту, содержит в себе все, что необходимо и достаточно для понимания сущности этого объекта. Согласно другому – самые глубокие тайны социальных явлений не спрятаны где-то глубоко в архивах, чужих диссертациях, секретных учреждениях или кабинетах сильных мира сего, а открыты для всеобщего обозрения в очевидных фактах повседневной жизни». Правильно, но, тем не менее, ему пришлось «ввести свой собственный понятийный аппарат, применимый ко всем изучаемым объектам, который до него якобы был «засорен до такой степени, что не был пригоден для научного понимания. Никто даже не пытался ввести этот понятийный аппарат по правилам логики». И все использовали «компилятивные методы, которые имеют следствием запутывание банальных проблем и превращение сложных проблем в банальности».
И потому только он, Зиновьев, догадался, что «любую четко сформулированную проблему можно «вычислить» путем восхождения от абстрактного к конкретному. Общая теория постепенно конкретизируется, и можно объяснить любой объект, показать какова структура этого объекта, каковы его компоненты, по каким законам он функционирует».
И т. д., в том же духе заявочных откровений об его особом «научном аппарате» мышления, которым, для пущей своей значимости заявляет он, трудно «научится пользоваться» другим.
А каковы конкретные выводы и заключения? Как они соответствуют его, вроде, правильным теоретическим построениям?
Вот он выделяет социальный строй западных стран, называет его для образности «западнизмом или вестернизмом», и утверждает, что его главной характеристикой является «стремление к созданию гарантированных должностей и доходов для представителей тех видов деятельности, которые не являются непосредственными производителями материальных ценностей и услуг». А разве в иных странах, при иных соцсистемах имеет место что-нибудь отличное? Разве там власть действует по другому? Разве она не проявляет себя везде абсолютно одинаково, согласно своему природному предназначению, и не строит все на одном и том же, как утверждаю я, общем для всех принципе – принципе эксплуатации меньшинством большинства?
А как принимать его характеристику советской системы, которая якобы «вступила в состояние кризиса не потому, что по натуре такая. Что социальная система, которая сложилась в СССР, была самой совершенной – самой простой, стандартизированной, более эффективной, чем западная. И в теории, и на практике!». Что «в послесталинские годы произошел не застой, а колоссальный скачок, прорыв вперед. Число объектов, подлежащих управлению, в брежневское время выросло сравнительно со сталинским в сотни раз. Это были новые школы, больницы, заводы, лаборатории». И что «причина краха советской системы в аппарате, который оказался недостаточно адекватным. Следовало (лишь) постепенно ликвидировать отставание аппарата, но (вот беда!) с этой задачей не успели справиться». Можно ли придумать что-либо более ограниченное? Вот как может теория отличаться от практики!