- Переведи ему: пусть сдаст все документы сейчас. А то мало ли что... личное... может быть.
Нахохлившийся гауптман выглянул из-за поднятого воротника шинели и на довольно правильном русском языке спросил:
- Вы имеете в виду фотографии?
Маракуша с интересом обернулся.
- В основном. — Он знал, какие непристойные открытки носили с собой немцы и как потом наглели или, наоборот, краснели на допросах, отнимая массу времени.
А капитану Маракуше время было дорого. Он понимал, что захвачена важная птица, такая, которую немедленно запросят и в штаб армии и, вероятно, в штаб фронта. Значит, допрос в штабе дивизии должен быть коротким. Для него и для дивизии сейчас нужно было выявить силы и огневые средства' противника перед фронтом дивизии. И Маракуша старался расположить пленного и сократить время допроса, на котором ему следовало присутствовать.
Пленный усмехнулся:
- Порнографией не занимаюсь. Фотография жены — в удостоверении личности. Все.
- Вы хорошо говорите по-русски.
- Два года в России не прошли даром.
Маракуша насторожился: или офицер странный — в нем не было обычного гонора, или в войсках противника что-то сломалось, и даже офицеры начинают переоценивать происходящее.
- Вы задаете загадки.
- Никаких загадок, — оживился гауптман. — Я командир дивизиона. У меня было достаточно времени для осмысливания событий и переоценки ценностей.
- Вы их переоценили?
- Находился в процессе.
- Понятно. Почти...
- Только не ждите, что я буду кричать «Гитлер капут» и доказывать, что был когда-то профсоюзным активистом.
Маракуша усмехнулся и быстро переглянулся с Шарафутдиновым.
- Этого от вас мы и не ждем. Мы, как и вы, народ строевой, и нам нужно дело. А дела, как вы, конечно, понимаете, касаются прежде всего нашего участка обороны. Затем вообще обороны. А уж затем... Впрочем, что там... дальше... не знаю.
- Я понимаю, — кивнул гауптман и грустно подвел первые итоги: — Значит, здесь меня не расстреляют?
Капитан Маракуша рассмеялся. Рассмеялся весело и раскатисто. Первый раз за все эти дни. Пленный подтянулся и уставился на капитана.
- До чего ж вы все на один манер, с одной колодки. Как армейские сапоги. Как только попадаете в плен, первый же вопрос: «А меня расстреляют?»
- Гауптман нахмурился:
Вы, конечно, будете отрицать. Да и что вам остается?!
- Нам? Нам остается еще работать и работать. Но так как мы на войне, то работать будете вы. За нас. — Гауптман недоверчиво взглянул на Маракушу и тот спросил: — Вы считаете это несправедливым?
- В известной степени.
- Вот как?.. Что же вас, на курорт отправлять?
- Нет... Но если честно... — Он покосился на солдат, поколебался, но решил продолжать: — Если честно, то пока мы шли вперед, мы, армейцы, не всегда понимали, что делают за нашими спинами разные... чины. Теперь мы откатываемся назад. И кое-что увидели. Теперь многие, в том числе и я, считают, что, будь мы на вашем месте, мы бы живыми не оставляли...
Откровенность гауптмана насторожила капитана Маракушу. Такого от пленных он еще не слышал. Может, и правда — у противника что-то сломалось в душе? Но поскольку главным для капитана в данный момент являлись конкретные сведения, а не общее состояние войск противника, он вспомнил, что гауптман артиллерист и, как всякий артиллерист любой армии, больше интересуется целями противника, чем собственной передовой, и вовсе остыл. Что даст пленный ему, общевойсковому разведчику? Огневые позиции, боевые порядки артиллерии? Ну штабы, еще кое-что... Это важно. Очень важно, но капитану требовались сведения об обстановке на передовой, о резервах и многое иное, чего гауптман, скорее всего, просто не знает.
Но гауптман жаждал продолжения. Он поерзал и спросил:
- А вы, русские, думаете иначе?
- Мы ведь не только русские, мы еще и большевики.
- Пропаганда! Разве вы политик?
Маракуша усмехнулся:
- Нет, я строевой офицер.
- Тогда я не все понимаю.
- Поживете у нас — поймете.
Все примолкли. Машина кружила по лощинкам и перелескам, за ней завивался шлейф ярких осенних листьев, пахло пряной горечью увядания, но постепенно пробивалась и ясная свежесть зазимка: в лесу иней так и не сошел.
Закридзе дотянулся до Шарафутдинова и тихо прошептал:
- Думаю, докладывать не надо. О схеме.
- Почему?
- Зачем лишние неприятности? Схема — правильная.
Шарафутдинов подумал и решил:
- Нет. Надо доложить.
- Зачем? — рассердился Закридзе.
- Ты знаешь, как все может повернуться, если узнают о схеме и о тех людях?