— Шуресс говорил, ее отстранили от работы. Это правда?
— Да. И очень кстати. Молодая женщина совершила ужасную ошибку, стоившую жизни человеку, которого она должна была охранять. И просто раздавлена этим. Секретная служба вместо того, чтобы заступиться, избавляется от нее. Карьере конец. С такой репутацией она может считать за счастье, если ее возьмут патрулировать аллею в парке. Отсюда отчаяние, безнадежность. Прямой путь к самоубийству...
— А семья? — небрежно спросил Роберт-сон. — Родные, которых волнует, что с ней станется?
— Нет никого, — ответил Крофт.
— Любовник?
Крофт улыбнулся:
— Легкая ирония жизни. Шуресс.
Он умолк, думая, сколько времени им потребуется, чтобы осмыслить этот факт и сделать вывод.
— Шуресса тоже надо убрать, — сказала наконец Зентнер. — Раз он знает кое-что о содержании дискеты, то так этого не оставит — после того, что произойдет с его любовницей.
— Шуресс не новичок, — напомнил Болдуин. — Сработать надо аккуратно. И концы в воду.
— В обоих случаях, — непререкаемым тоном произнесла Зентнер.
Крофт не вмешивался в разговор. Он уже принял решение.
— Тебя что-то беспокоит, а, Джимми? — негромко спросил Болдуин.
— Осмелюсь сказать — то же, что и тебя, Хьюберт.
— Не позволяй себе лишнего, Джимми, — вспылил старый сенатор. — Ты меня знаешь.
Крофт почувствовал себя отшлепанным мальчишкой.
— Хьюберт, я просто имел в виду, что выбор возможностей у нас ограничен, а действовать надо быстро.
Пол Робертсон понял, что Болдуин ищет ссоры. В последнее время теннессиец все чаще становился старчески капризным, брюзгливым, упрямым. Времени успокаивать его сейчас не было.
— Джеймс прав, Хьюберт, — сказал Робертсон. И обратился к Крофту: — Продолжай.
— Похоже, Тайло просмотрела только часть дискеты. Но с тех пор прошло несколько часов. Наверное, теперь уже добралась до конца. Поскольку мы не знаем, что там за материалы, можно предположить, что упоминается не только Хьюберт.
Крофт умолк, чтобы все смогли лучше осмыслить сказанное. Он был доволен тем, как ссутулился Болдуин, утратив свою патрицианскую чопорность. Робертсон и Зентнер были обеспокоены не меньше, но им удавалось скрывать страх. Крофт понял, что ощущение меча, занесенного над их головами, для всех Кардиналов внове.
— Где сейчас Шуресс? — спросил Робертсон.
— Дожидается в моем кабинете, — ответил Крофт. — Я сказал ему, что мы вместе поедем к Тайло, посмотрим, чем она располагает. Перед этим я свяжусь...
— Подробности нам сейчас не нужны, — спокойно произнес Робертсон.
Он взглянул на остальных, те слегка кивнули.
— Незачем объяснять тебе, как осложнилось положение, — продолжал Робертсон. — У нас есть уверенность, что ты его исправишь. Позаботься только, чтобы твой стрелок не оплошал.
Крофт чуть не рассмеялся над этой грубой попыткой бравады. Но ответил сдержанно:
— Об этом можете не беспокоиться.
— Ненавижу этого уродца! — Болдуин злобно посмотрел на дверь, за которой скрылся Крофт.
«Он тебя, несомненно, тоже», — подумал Робертсон. Вслух же сказал:
— Джимми позаботится, Хьюберт, чтобы дело было сделано. Этот человек хочет угодить нам таким образом. Вот и все, что должно иметь для тебя значение. И для нас с Барбарой.
— Без Крофта ничего бы с места не сдвинулось, — добавила Зентнер, потом пояснила: — И Уэстборн с его стремлением попасть в Белый дом до сих пор держал бы нас за горло.
Она помолчала.
— Мы все были в руках Уэстборна, Хьюберт. Спасения от его шантажа не было. Однако поддержи мы его выдвижение — без чего ему было не обойтись, — потом он уничтожил бы нас политическими методами.
Болдуин подался вперед и сплюнул в медную плевательницу — это было неохотным признанием того, что Зентнер права.
За долгую блестящую карьеру места в сенате принесли Кардиналам немалые доходы — миллионы долларов. Уэстборн представлял собой угрозу их выгодным отношениям с теми, чьи интересы они защищали в парламенте. Налоги на табак, которые он предлагал ввести, вызвали бы потрясение в родном штате Болдуина и на всем Юге. Зентнер вместе со всей экономикой Калифорнии понесла бы урон, осуществись его намерение ликвидировать военные базы. Робертсон лишился бы поддержки сахарозаводчиков Флориды, если в Уэстборн отменил квоту на импорт.
Кардиналы руководствовались самым сильным инстинктом — самосохранения. И политические боги пошли им навстречу, послали Джеймса Крофта быть орудием их воли. Болдуин знал, что дареному коню в зубы не смотрят, однако не мог сдержать отвращения.
— Похоже, Крофт зазнается, — упрямо пробурчал он. — Начинает считать себя одним из нас...
— И не надо развеивать его иллюзий, — сурово произнес Робертсон. — Что нам до них? Ты, кажется, забываешь, Хьюберт, что Тайло и Шуресс живы, так что мы в его руках. Пока ситуация не изменится, будем обращаться с ним, как со старым другом.
Болдуин свирепо глянул на него. Барбара Зентнер встала между ними. Ее толстые красные губы вызывали у Болдуина отвращение.
— Помнишь, Хьюберт, ты говорил — концы в воду? — сказала она, безуспешно пытаясь смягчить свой резкий голос. — Так вот, поскольку частностями занимается Джимми, мы остаемся полностью в стороне от того, что должно произойти. Этот человек — наша живая гарантия. Вот и все, что он для нас представляет.
13
Фрэнк Шуресс провел в приемной Крофта двадцать минут, прежде чем секретарша разрешила ему войти. Сенатор разговаривал по телефону.
— Ко мне вошел человек, — торопливо произнес он. — Подожди немного.
И обратил взгляд на Шуресса:
— Это дело не терпит отлагательства. Мне нужно по крайней мере пятнадцать минут. Может, поедешь к Тайло, а я появлюсь попозже?
— Отлично, — ответил Фрэнк.
По пути к Дирксен-билдинг Шуресс забежал к себе в кабинет, позвонил Холленд, торопливо объяснил, что приедет не один. Ответ ее прозвучал вяло, холодно, облегчение казалось вымученным. Фрэнк был рад, что дожидаться Крофта не нужно.
— Пятнадцать минут, — пообещал Крофт, тыча пальцем в мигающий огонек на корпусе телефона.
Он проводил Шуресса взглядом и, когда дверь за ним закрылась, заговорил.
— Едет, — негромко произнес сенатор. -Разделайся с ним поаккуратнее.
Пастор в «Четырех временах года» положил трубку. Он был одет в коричневые шерстяные брюки, шоколадного цвета свитер с высоким воротником и итальянские ботинки ручной работы. Рядом лежала теплая шерстяная куртка. Такая одежда не могла никому запомниться.
Раскрыв путеводитель по Вашингтону, Пастор внимательно изучил лабиринт джорджтаунских улиц. К нужному месту из центра города вели две магистрали. Зная, откуда поедет Шуресс, Пастор понял, по какой.
То, что на джорджтаунских улицах движение в основном одностороннее, было ему на руку. Количество подъездов к дому Тайло оказалось невелико.
Спустившись, Пастор велел швейцару поймать такси. Через пару минут он ехал по Н-стрит, некогда богемной улице Джорджтауна. Высокие цены на землю вытеснили оттуда кофейни и лавки одежды для хиппи. Теперь там находились роскошные рестораны европейского типа, фирменные магазины мод и деликатесов.
Пастор вылез из такси у кирпичного дома, в котором находилась итальянская траттория, огляделся. Остался доволен. Людей было достаточно, чтобы оставаться среди них неприметным, но не так много, чтобы они могли помешать. Движение транспорта было размеренным, в конце квартала находился переход, который мог пригодиться. Пастор пошел к перекрестку в том же темпе, что и прохожие.
Купил у лоточника теплую булочку, посыпанную шоколадной крошкой, и стал дожидаться на углу.
Шурессу по должности полагалось знать кратчайшие маршруты между двумя любыми точками города. К дому Холленд он всегда ездил по Чарльз-стрит.
Ведя машину, Фрэнк испытывал какое-то смутное беспокойство. Появилось это чувство, едва он вышел из кабинета Крофта, и не давало покоя, словно заноза. Он не мог понять, в чем дело, пока не стал приближаться к нужному повороту.