Уж вытянул израненное тело, петух поджал крылья. Мусорная куча вся пропиталась кровью. Звездочет медленно пополз к мельничному кругу, чтобы там проститься с жизнью. Его след на траве был устлан клочьями чешуйчатой кожи.
А Мохноногий поплелся с разодранной грудью ко двору. Наступило уже утро, все птичье население замерло, глядя на вожака. Из последних сил Мохноногий выпрямился и, еле передвигая ноги, направился к казанджийннце, оставляя за собой дорожку из окровавленных перьев. Увидев своего любимца, дед Мило сокрушенно развел руками, а бабушка Павунка крикнула ему:
— Зарежь его, а то сдохнет, на что нам падаль!
Звездочет дополз до своих излюбленных мест, где пахло бузиной и болиголовом, но, как ни напрягался, не смог продвинуться вперед: на пути была какая-то рыхлая кочка. От нее веяло теплом, и уж расслабился. Он понял, что здесь кончается земля бабушки Павунки. Из округлой кочки выползли муравьи и тучами покрыли его раны. Изодранное тело свернулось клубком и судорожно вздрогнуло в последний раз. Муравьи начали пир.
Мохноногий, почувствовав запах ракии и дыхание старика рядом с собой, застонал и рухнул, прежде чем бабушка Павунка успела подскочить к нему с ножом в руке. И все же она зарезала его.
Разожгла огонь, поставила кипятиться воду, а сама все бормотала:
— И кто ж это его так?
А дед Мило пошел на мельницу, принес кусок жести, большие ножницы и молоток.
Стук из казанджийницы разнесся над всей округой, над рекой и над муравейником, где лежало бездыханное тело Звездочета, черное от муравьев. Они хозяйничали с усердием, и так же усердно старик колдовал в казанджийнице над листом жести.
А назавтра дед вынес во двор железного петуха и прибил его над крыльцом. Мохноногий словно ожил, сверкая на солнце. Когда ветер раскачивал его, он взмахивал крыльями, издавая звуки, похожие и на кукареканье, и на шипенье. Звуки эти доходили до муравейника, и белый скелет — все, что осталось от ужа, — будто вздрагивал. По нему неутомимо сновали муравьи — символ бесконечности жизни.
Перевод А. Крузенштерна.
Николай Хайтов
СМЯТЕНИЕ
© Николай Хайтов, 1979, c/o Jusautor, Sofia.
© Перевод на русский язык «Художественная литература», 1983.
Если и есть нечто жизненно необходимое для нашего горного села, так это козы. И в сушь, и в слякоть у козы всегда найдется кружка молока для хозяина, чтобы не положил он зубы на полку.
К тому же козье молоко ближе всего к человеческому. Если дитя без матери останется, его можно прямо к козьему вымени прикладывать — и не подумаешь никогда, что оно сиротой растет. Опять же, если козье молоко заквасить и накрошить туда кукурузного хлеба, такая получится тюря — пальчики оближешь! Бациллы в этой козьей простокваше не кроткие, как в других видах кислого молока, а буйные, они шипят, фыркают, не успеешь хлебнуть из миски, как все лицо в белых брызгах.
Вскормленные с незапамятных времен на буйной козьей простокваше, доживают земляки мои до глубокой старости, и потому в нашем селе полно восьмидесяти-девяностолетних, которые дергают чечевицу на поле до последнего вздоха.
Употреблением все того же козьего молока объясняется, по мнению Минчо Фельдшера, и то странное с точки зрения медицины обстоятельство, что у нас повышенное кровяное давление и грипп — большая редкость, и село наше торчит, словно одинокий островок, посреди всемирного гриппозного моря, время от времени заливающего человечество своими свирепыми волнами.
А что сказать о козьей бастурме? Прежде отнимали ребенка от груди — и никаких тебе сосок, никакой хлебной жвачки. Отрежут кусок бастурмы, сунут младенцу — и соси себе на здоровье. Выживешь — хоть подметки потом глотай, ничего твоему желудку не сделается.
Наверняка с козьего молока да от одеял козьей шерсти вырастают наши парни добрыми солдатами: в первую мировую войну из шестисот двух душ домой возвратились двадцать три, и лишь двое без крестов за храбрость — так они даже в село вернуться постыдились, у соседей прижились.
Одно только плохо у моих земляков: несмотря на разъяснительную работу, проводимую последние тридцать три года, общественное сознание у них все еще хромает. Коз все хотят иметь, молочко все хотят пить, а вот козла вырастить никто не хочет. Козел, как известно, молока не дает, да и мясу его грош цена, вот каждый и норовит за счет другого проехаться, а другой на третьего надеется, а третий на четвертого… В конце концов на все село остался один-единственный престарелый самец, да и тот прошлой зимой нежданно-негаданно переселился в царствие небесное.