До сих пор все шло гладко, но шила в мешке не утаишь: жандармы снова наведались в деревню, зашли к старосте и спросили, где похоронен партизан. Староста — и так и сяк, выкручивался, но пришлось привести их ко мне. Показал я им могилу. Их начальник, что собирался отрезать парню голову, приказал копать.
— Что вы делаете? — упрекнул их староста. — Он уже сгнил.
— Не сгнил, — огрызнулся жандарм. — Его голова как раз созрела для кола.
Роют живодеры проклятые, а я слово боюсь обронить. Когда стукнула крышка, открыли они гроб, я похолодел. Такого, милок, тебе не доводилось видывать! Стоят перед пустым гробом и староста, и жандармы — окаменели. Потом их главный цап меня за горло:
— Отвечай, где партизан, а не то душу вытрясу!
Староста оттащил его от меня, я перевел дух и говорю:
— Партизан там, где нужно, — в лесу!
Навалились они на меня — хотели тут же, на месте, прикончить. Староста едва их уговорил:
— Так нельзя, существует закон!
Повели меня в околийский суд. Староста тоже пошел — боялся, как бы чего со мной по дороге не учинили. Он был не из наших мест, этот староста, но человек был душевный. В околийском суде я рассказал все с начала до конца. А закончил, следователь спрашивает:
— Выходит, ты, старик, коммунист?
— Я не коммунист.
— Если не коммунист, то партизан!
— И вовсе не партизан я.
— Значит, нет? Так почему ж ты все это делал?
Смотрел я на него, смотрел, а потом и говорю:
— Из-за человечности, господин следователь, все это, из-за человечности! Придут, бывало, ребята, мокрые, голодные, а я думаю: не от хорошей жизни блуждают они по ночам, — и так жалко их станет!
— Значит, жалко? А если я забреду к тебе голодный, ты меня тоже пожалеешь?
— Брось ты! — отвечаю я. — Тебя вся держава жалеет, на что я тебе! Человечность нужна человеку, а ты — начальство!
Ох, как подскочит ко мне этот следователь, как двинет мне по зубам, я и упал. Видишь — до сих пор след остался… Отдали меня под суд, да пока судили, пришло Девятое сентября. Но что было, то было. А тот паренек — жив ли он, здоров, не знаю. Вот и жду: если жив, то придет ко мне повидаться. Иначе и быть не может, милок. Пусть ты самый сильный, но если нет в тебе человечности, на кой леший эта сила? Пусть ты честный-пречестный, но если повернулся спиной к человечности, ты уже не человек!..
Я клятвенно заверил старика, что если парнишка остался в живых, то он непременно даст знать о себе. Потом взял бидон и вернулся к машине — впереди меня ждал долгий путь.
Перевод О. Басовой.
Илия Богданов
ДУША КАМНЯ
© Илия Богданов, 1979, c/o Jusautor, Sofia.
Осень была сухая и теплая, долго держались листья на деревьях. Река, обмелевшая и тихая, будто с трудом протискивалась между огромными холодными уступами скал, спускавшимися к училищу каменотесов. Новенькие, только что поступившие в училище, еще не умели распознавать камень, не знали, как держать долото и молоток. С нетерпением ждали они субботы, когда можно сесть в поезд и поскорее умчаться домой — хоть одну ночь провести под отчим кровом. И хотя только старшекурсникам разрешалось околачиваться возле уборной во дворе, где они курили и громко галдели, всем — и даже новичкам — стало известно, что в училище назначен новый директор, Иван Гарванов. Он долго болел туберкулезом, процесс приостановили, и он попросил перевести его в училище.
Гарванова знали все — одни помнили тревожные новости, приносимые сельскими глашатаями, другим запомнились его портреты, повсюду расклеенные полицией, с призывом выдать за солидное вознаграждение, а кто помоложе помнили рассказы взрослых или позже самим довелось на митингах и сельских сходках слушать его. Иван Гарванов был легендой, и какие бы чудеса ни рассказывали о нем — всему верилось. Старшекурсники боялись, что их застукают возле уборной с окурком в зубах, учителя же собирались небольшими группками и нервно курили одну сигарету за другой. Дни медленно катились и исчезали неизвестно куда, сухая осень зябко ежилась во дворе училища, нетерпение и беспокойство витали над всеми, будто хищные птицы.
Однажды, когда первокурсники работали в мраморном карьере и собирали годные для обработки камни, послышался громкий голос учителя Стефана Куновского:
— Вы чего здесь слоняетесь, черт подери! Так целый день и будете баклуши бить?