— Туда не лезь!
Поздней осенью и зимой Демира не удержать было дома и за скотом он не желал смотреть. Когда подходило время гнать коров на водопой, а Демир все не возвращался, отец сердился и часто жаловался матери:
— Не выйдет из нашего Демира хозяина, ты погляди, уж полдня прошло, а его все нет. Как болезнь на него напала. Натаскал молотков, клещей, какой-то камень приволок…
А сын готовился взяться за дело, о котором дома никто, кроме его младшего брата, не знал. Он будет действовать наугад, вслепую и нащупает то, что надо. Раз старый мастер все от него скрывает, и он будет таиться, ни о чем его не спросит.
Демир начал колдовать над куском жести, смотрел на старый колокольчик и, выгибая жесть на глыбе песчаника, старался придать ей форму своей модели; под льняной рубахой, точно щекотка, шевелилась радость — вот оно, выгибается, а там и зазвенит… Но он все еще не знал, как заливаются медью сгибы и швы. По субботам он ходил в город, заглядывал в мастерские лудильщиков, смотрел им в руки, но те работали с оловом, которое легко плавится, а медный сплав требует сильного жара — это сказал ему один старый мастер, уже отошедший от дел и не считавший нужным ничего скрывать: он хотел, чтобы ремесла передавались из рук в руки и жили вечно.
Паренек стучал тайком в сараюшке, дома все над ним посмеивались, а он стал замечать, что в сыпучем песчанике, по которому он постоянно бил, выгибая жесть, постепенно образуется выемка и эта выемка помогает придавать жести нужную форму.
— Вроде я раскумекал, что к чему, — говорил он тогда младшему брату — единственному, кто ему сочувствовал. И вот пришел день, когда он снова стал крутиться возле старого мастера. Прикидывался рассеянным, но Стеван заметил, что глазами все в сторону верстака стреляет. Вот он подошел к верстаку вплотную и будто ненароком сдернул одежку, которую мастер, как обычно, кинул на верстак при его появлении.
— Не лезь туда! — крикнул, как обычно, мастер и кинулся к верстаку, но было уже поздно: паренек увидел, что в камне действительно есть углубления. — Убирайся вон! — закричал мастер еще громче, и Демир наконец обиделся.
— Ты меня еще вспомнишь! — крикнул он, глядя мастеру прямо в глаза, и был таков.
Война так война! А на войне никому не заказаны ни шпионаж, ни разведка. Демир часто потом рассказывал, как было дело. Рассуждал он так: обманывать мастера, грабить его нечестно, но разве честно, что тот скрывает свое мастерство? Ведь он не сам до него дошел, узнал у кого-то другого. Я сейчас сам придумываю, и так, и сяк верчу, а ремесленники небось лет сто или двести колдовали, прежде чем передали свое уменье в руки Стевана. Значит, мастерство досталось ему по наследству, а он его таит! Оно ж не его собственное, оно и всех тех искусников, которые тоже, может, ломали себе головы и оббивали пальцы, как я, пока колокольцы не зазвенели теперешними своими звонкими голосами. И чего Стеван ото всех прячется, сыновей у него нет, родни нет, кому он передаст свое искусство? Что ж, так и унесет его с собой в могилу — ему ведь уже шестьдесят скоро. Нет, раз он не хочет свое умение передать, я сам его возьму.
И он продолжал стучать, уже по другому камню, не такому сыпучему, заранее выбив долотом в середине углубление. Старый мастер узнал про его опыты и усердней прежнего стал все прятать, но Демир теперь и не ходил в его мастерскую — война есть война. Однажды зимой — было это, верно, в мировую войну, когда мужчин на селе почти не осталось, а женщины в непогоду боялись высунуть нос из дому, — паренек поднялся ранним утром в Игнатов день, потому что в этот день никто не выходит со двора и в гости не ходит, так что и увидеть его было некому, вывернул отцовский тулуп белой шерстью наружу и добежал до мастерской старого мастера. Вокруг было тихо — ни голоса человеческого, ни собачьего лая. Демир залез на грушевое дерево, оттуда на крышу мастерской. Прислушавшись, он снял одну черепицу, отбил у нее уголок и снова положил на место. Устроился поудобней и приник глазом к отверстию — верстак был перед ним как на ладони. Паренек успокоился и стал ждать. Только снег успел засыпать его следы, как раздался сиплый кашель Стевана, который вышел из своего домишка в глубине двора и подходил теперь к мастерской.