— Вашего ребенка забрали, — сказали в детском саду. — Пришла мать и взяла.
Это слегка огорчило Евгения Йорданова — сегодня был его день. Видно, придется ехать к бывшей жене.
Он сел в трамвай и стал рыться в кошельке. Там была масса расписок, квитанций и даже справка о гонорарах, но, увы, билета за четыре стотинки не нашлось.
Он встретился взглядом с какой-то девушкой, готовой одолжить ему билет, но, как человек застенчивый, никогда бы себе этого не позволил. Он выскочил на первой же остановке и зашагал вдоль линии.
Улица пестрела свежевымытыми машинами. Простояв всю зиму под брезентом, они еще не успели проснуться от зимней спячки и уныло шлепали шинами по серой слякоти.
Его бывшая супруга жила со своим мужем в кооперативном доме с массивными стенами. Даже запах рыбы разносился здесь как-то более торжественно.
Евгений нажал на кнопку звонка. В огромных пространствах пустой квартиры долго раздавались легкие трели.
Он спустился по лестнице и на тротуаре дохнул свежего воздуху.
С ним сыграли злую шутку. Они могли себе это позволить.
Вспомнил, что неподалеку живут его знакомые, и направился к ним, хотя и сомневался, застанет ли. Сомнения подтвердились. Оставался кинотеатр. Еще издалека он увидел очередь и лишь тогда решительно повернул к своему жилью.
В четырех знакомых стенах он почувствовал себя еще более неуютно.
Ему отлично было известно, что ни одна из сотни книг не заинтересует его, но он все-таки повертелся у стеллажа, после чего лег на диван и задремал.
Он вскочил сразу, едва зазвонил телефон.
— Евгений?
— Да!
— Мне только что звонила Эмилия. Шеф отдал распоряжение, чтобы мы втроем завтра же отправлялись в Караиште.
— Какое еще Караиште? И что значит «завтра»?
— Из окружного музея поступил сигнал об очередных многослойных поселениях в котловане плотины.
— Почему же шеф не сказал об этом сегодня?
— Евгений… — укоризненно протянул Чавдар.
— Хорошо, на чем мы будем добираться?
— Пришлют машину. Завтра около восьми мы заедем за тобой!
— Около восьми? А на сколько же дней?
— Дело срочное. До конца недели должны все закончить.
— Ладно.
Среди теплоты, среди красной теплоты рефлектора, среди густой скучной теплоты обнимались на широченном диване тридцатилетняя хозяйка дивана Эмилия и хозяин ее сердца, первый и единственный обладатель ее тела — воспитанный молодой человек по имени Станко.
Раздался звонок. Станко попытался удержать Эмилию.
— Это, наверно, Чавдар, — сказала она.
— Постой. Я посмотрю. Если не он — не откроем.
Это был Чавдар.
Евгений сидел на переднем сиденье газика и наблюдал за однообразной игрой «дворников».
«Нет! — говорят дождю. — Нет! — „дворники“ — твердят», — вроде так там было. Или не так? Чье это? Оттого что ему пришли на ум стихи, на губах его заиграла легкая самодовольная усмешка.
За окном слякотно и мрачно: погодка, подходящая лишь для того, чтобы уйти в самого себя, если, конечно, там уютно.
В душах нашей троицы, как и в душе шофера, явно царил уют — они молча приближались к деревне.
К той самой деревне, по которой тревожно сновал на мотоцикле человек.
По логике вещей они должны были встретиться.
Они погрузились в самих себя.
Евгений радовался тому, что находит в своей душе умеренные переживания, спокойное самопознание и гордое достоинство.
Он увидел в зеркальце кабины собственное отражение и, всматриваясь в подрагивающие линии, очертившие прямой нос, симметричные скулы, иссиня-черные волосы над покатым лбом, вдруг почувствовал что-то неладное — показалось, что Эмилия и Чавдар держатся за руки. Евгений резко обернулся, но то, что он увидел поверх сиденья, выглядело вполне прилично: Эмилия рассеянно смотрела в окно, а левая рука Чавдара, очевидно, не знала, что творит правая, — она рисовала на стекле концентрические круги.
Йорданов снова уставился в зеркальце.
Молоденький шофер уловил причину его любопытства и повернул зеркальце так, чтобы им обоим стало удобно следить за робкой игрой. Рука Чавдара неловко искала руку Эмилии. Женщина позволяла, чтобы к ней прикоснулись на миг, но потом отодвигала руку.
Раздался тревожный сигнал, яркие фары залили светом кабину, но водитель и не думал уступать дорогу.