Она помолчала немного и, вздохнув, тихо сказала.
— Хорошо, Ниваль. Я очень устала и… наверное, мне действительно надо побыть одной и подумать.
Убрав остатки еды в холодный угол барака, Эйлин села на шаткую скамеечку у камина, поставив локти на колени и подперев подбородок кулаками. Глядя на оранжевые всполохи, пляшущие на прогорающих поленьях, она стала вспоминать. Руки Ниваля, ощущение радости и полета, темнота, потом — река, рассвет, ощущение собственной бесплотности. Плеск воды. Она смотрит вниз. К берегу прибивает люльку. Рыбачка находит ее, зовет мужа. Они достают младенца, прекрасного, как маленький бог. Спорят. Рыбак говорит, что его надо отнести монахам. Им нечем его кормить, их хижина холодна и убога. А сам он — неудачник, которому не везет даже в рыбной ловле. Вдруг лоб младенца начинает сиять, и он поет. И так становится хорошо и спокойно на душе от этой песни. Язык ей незнаком, но смысл почему-то понятен.
Вздохнув, Эйлин обернулась к Нивалю. Он уже устроился на своем ложе, оставив ей одеяло, и пытался уснуть. Она подбросила в камин пару поленьев и подошла к нему.
— Холодно?
— Ложись давай, — буркнул он и, скрестив руки на груди, отвернулся к стене.
Эйлин улеглась на другую кровать и завернулась в одеяло. Так себе одеяльце, старенькое, воняет прогнившей соломой. И тепла камина в дальнем углу явно недостаточно, чтобы как следует прогреть большой холодный барак. Что-то скрипит и потрескивает. Наверное, рассыхающиеся доски пола. Или хиленькая дверь, от которой здорово задувает. Похоже, снаружи похолодало. Поначалу ее тело еще держало тепло, но через полчаса, так и не заснув, она почувствовала, как холод от промерзшей стены неумолимо добирается до ее спины. Она услышала, как Ниваль заворочался. Ему, видать, совсем не сладко.
— Ниваль, — позвала она.
— Чего тебе? — Неласково ответил он.
— Ты не спишь?
— Ты бы что-нибудь поумнее спросила.
— Ниваль, — снова позвала она, — ты так совсем замерзнешь.
Он молчал.
— Вместе под одеялом нам было бы теплее.
— Еще чего, — пробурчал он, — даже не думай.
Но Эйлин решительно поднялась и подошла к Нивалю, пихнув его, чтобы он подвинулся.
— Я понимаю, что мои объятия — не самая приятная для тебя вещь, — упрямо сказала она, — и, между прочим, это взаимно, не обольщайся. Но так у нас будет больше шансов нормально пережить эту ночь.
Поворчав немного, Ниваль согласился.
— Ладно, ложись. Да не лицом! Спиной. Тьфу, хрен редьки не слаще. Давай одеяло.
Когда Эйлин пригрелась, Ниваль поднял голову и строго сказал:
— И не вздумай шевелиться. И вообще, поняла?
Чувствовалось, что он нервничает, аж дар речи ему отказал.
— Угу, — кивнула довольная Эйлин, — можешь свое «вообще» засунуть…
— Спокойной ночи! — Проревел Ниваль ей в самое ухо. — Чтоб спала, как убитая!
Эйлин улыбнулась и закрыла глаза.
— Конечно, Ниваль. В твоих объятиях я буду спать, как младенец. — И, помолчав немного, сонно добавила: — Спокойной ночи, солнышко.
Ниваль вздохнул. Солнышко. Так его звали давным-давно. Когда он даже не мечтал стать вообще рыцарем, а тем более рыцарем далекого северного Невервинтера и начальником Девятки, а был обычным чумазым пацаненком с окраины Уодердипа с необычными золотистыми вихрами. А теперь и эта маленькая зараза его так назвала. И правда, стало теплее. Только неудобно, руку некуда деть. Решив, что хуже уже не будет, Ниваль обнял Эйлин. Прислушавшись к ее дыханию, он успокоился. Слава богу, спит, а то вообразит невесть что.
Глава 3
Касавир отправляется на поиски
В сумраке ритуальной комнаты при храме было тихо и пахло миррой. Касавир полусидел на небольшом столике, скрестив руки, и наблюдал, как Иварр закрывает стеклянный саркофаг, в котором покоился Меч Покалеченного Бога — его самая ценная реликвия — и вытирает пыль с крышки.
— Собственно, я уже все решил, — нарушил молчание Касавир.