— Что пытались вы этим мне сказать, сеньора Майзани?
— Я хотела бы познакомить вас со своей теорией, имеющей отношение к подобному типу снов и к последовательности событий, которую принято называть случайностью. — Она предупреждающе выставила руку. — О! Это всего лишь теория. Относитесь к ней как хотите. То есть как к абстрактной идее, еще не доказанной. Я назвала ее «временным изломом». Потому что речь идет о времени, которое бывает раздробленным, смещенным. Таким образом, бессознательное способно было бы перескакивать через нормальный ход настоящего времени, заглядывая в будущее. Я убеждена, что субстанция всех вещей записана в нас и что иногда, в особые моменты, в нас открывается временная брешь. Мы опрокидываемся в другое измерение, не ощущая обычной продолжительности времени, и нам становится безразличным причинное отношение вещей между собой.
— Признаюсь, ваша теория довольно привлекательна. Только она кажется мне неполной. Мои сны никогда не затрагивают будущего; они касаются событий, которые, как кажется, произошли в прошлом, в очень далеком прошлом. Сон вашей мадам Икс можно отнести к предчувствиям. То же самое касается и того студента в Испании; но все это — не мой случай. С другой стороны, — он сделал извиняющийся жест, — с тех пор как мы встретились, я очень заинтересовался вашей областью. Я читаю. Да что там? Я проглатываю все, имеющее отношение к психоанализу. Замечу мимоходом, что я был по меньшей мере удивлен, узнав, что ваш учитель защитил диссертацию о «психопатологии феноменов, называемых оккультными». — Губы Рикардо раздвинулись в хитрой улыбке. — Ваш господин Юнг не очень серьезный человек, сеньора Майзани.
— Вы ошибаетесь. В отличие от многих ученых, недальновидных и замшелых, в нем есть любопытство, предрасполагающее к открытиям. А любопытство присуще великому уму. Впрочем, к чему вы клонили?
— Криптомнезия… Не один ли это из употребляемых терминов?
— Вы имеете в виду бессознательное вспоминание фактов, которые видели или о которых читали неизвестно когда?
— Совершенно верно. Пример студента, встречающего буланых лошадей, можно было бы прекрасно объяснить.
— Напоминаю, что он никогда не был в Испании.
— Может быть, он когда-то читал об этом городе? Так как суть криптомнезии как раз и заключается в сокрытии образов прошлого, не исключено, что он вполне чистосердечно убеждал бы вас в обратном.
Адельма невозмутимо моргнула.
— Превосходно. В таком случае нам очень повезло. У нас есть ответ на все ваши вопросы. В детстве вы начитались индейских мифов, легенд. Вы даже запомнили несколько слов их диалектов. А на Новый год вам подарили альбом репродукций о Греции, среди которых было изображение статуэтки с удлиненным лицом. Она встала, подошла к монастырскому столу и взяла какой-то томик. Перелистывать его она не стала. Нужная страница была отмечена закладкой. Она протянула книгу Рикардо:
— А это? Может это быть запрятанным воспоминанием?
Вакаресса склонился над книгой. Он растерянно смотрел на репродукцию фрески, изображающей обнаженного юношу; правая рука его согнута на груди, левая откинута назад. Черная косичка свисала вдоль его левой щеки. На голове — венок, на шее — гирлянда из лилий.
— Этого человека вы видели в последнем сне? Он подтвердил.
— Полагаю, что в детстве, кроме легенд зуньи, вы прочитали и кучу книг об острове Крит?
— Крит?
— Да, остров Крит, — повторила Адельма. — Эта фреска изображает «Принца лилий». — Несколько язвительно она добавила: — Это криптомнезия?
Вызывающим тоном он возразил:
— А почему бы и нет? — Трудно допустить.
— А?
— Эта статуэтка была найдена на Крите, в Кноссе. Нашел ее английский археолог Эванс двадцать лет назад. Распространять в печати эту фотографию начали спустя лет десять. Перевод этой книги по искусству на испанский и публикация ее в Аргентине осуществились пять лет назад. Вы и в самом деле искренне считаете, что память подводит вас настолько, что полностью вычеркнула поразительную фотографию, увиденную вами пять лет назад?
11
Гости, сгрудившиеся вокруг стола, говорили все разом. О политике, разумеется, и ни один не был согласен с другими.
Рикардо незаметно взглянул на Флору. Никогда еще у нее не было такого сияющего лица. Должно быть, она думала о том, что большой желанный день уже не за горами. Меньше чем через две недели она станет сеньорой Флорой Вакаресса.
Слева от нее сидел ее отец Марсело де Мендоса, взявший на себя обязанности распорядителя ужина. Квадратное лицо, напомаженные волосы, орлиный нос — представительный мужчина. Когда он кого-то слушал, медленно поглаживая тонкие усы, он пристально смотрел на говорящего, и у того складывалось впечатление, что он — центр вселенной. Марсело никогда не перебивал, а если высказывал противоположное мнение, то очень учтиво, почти извиняясь. В конечном итоге афоризм, утверждавший, что «шарм — это то, что делает вас довольным собой», абсолютно подходил отцу Флоры. Интересно, почему в семье его прозвали Главнокомандующим? Он совсем не походил на военачальника, еще меньше — на политика. Так уж устроена жизнь: вам приклеивают кличку, попробуйте разобраться, почему? В конце концов, и близкие друзья Вакарессы наградили его насмешливым прозвищем Красавчик… Богу известно, что у него ничего не было от красавчика. Сколько он себя помнит, он никогда не испытывал ни малейшего влечения к опасным приключениям, еще меньше — к обществу повес, проходимцев, хулиганов. Если бы в этот вечер его попросили подобрать себе кличку, он назвал бы себя гаучо — человеком, родившимся от неизвестного отца, совсем одиноким в этом мире. Ведь он впервые в жизни постигал искусство одиночества, самого непереносимого, не такого, когда ты не один на один с собой, а такого, которое вынуждает тебя жить в человеческой среде и не вдохновляет, которое говорит с тобой и не понимает тебя, которое вроде бы и рядом, но вместе с тем удалено, как звезды. До тебя не доходит ни шум, ни тишина, ни слезы, ни смех — ничто, что заставляет жить полной жизнью.
С тех пор как он увидел Майзани, он почувствовал, что в нем произошла какая-то метаморфоза. У него возникло впечатление, будто он опускается по стенке вулкана, которому миллионы лет. Каждый его шаг поднимал немного черноватой пыли, легкой, как пепел. С каждым шагом он понемногу обнажал прошлое, которое помогало ему лучше читать настоящее. И на дне кратера мерцало сияние, предвещавшее новые зори. Он чувствовал, что не в состоянии поделиться этим сиянием с кем бы то ни было, не мог он и объяснить его. Ничто больше не увлекало его, кроме предпринятого им поиска, начатого с сопротивляющейся души, которую сегодня лихорадило от охватившей ее страсти. Кошмары больше не мучили его, наоборот. Он подстерегал их с усердием часового, ответственного за прибытие курьеров.
После последнего сеанса с Майзани он словно превратился в защитника дьявола. И в самом деле, все ему подсказывало, что весь многомесячный эксперимент не имел ничего общего с криптомнезией. Впрочем, Адельма весьма мастерски это ему доказала. Тогда в чем же заключалось объяснение? В той теории временного излома? Можно ли было представить, что в стене времени открывается брешь, показывая фрагменты предыдущей жизни? Дрожь пробегала по телу от одной такой мысли. Нет. Это неразумно. Ответ находился в другом месте.
— Вы что-то задумчивы, Рикардо. Может быть, вы скучаете?
Голос его соседки по столу больно швырнул его на землю. Это была мать Флоры. Полненькая женщина, увешанная драгоценностями. Когда она поднимала руку, бесчисленные браслеты на запястье позвякивали.
— Нет, сеньора. Грех скучать среди вас. Но меня совершенно не интересует политика.
— Вы уже составили себе мнение о переменах в нашей стране?
Вопрос исходил от мужчины лет сорока, сидевшего на другом краю стола.