— Продолжайте…
Влазаки глубоко вздохнул и уклончиво ответил:
— Я тоже познал эту страсть. Познал и трагический исход.
Он умолк. Жилка лихорадочно билась на его виске. Казалось, художник сразу постарел.
— Я любил, — продолжил он. — Он был прекрасен. Он был сама красота. В нем было тонкое изящество, свойственное большим душам. Раз уж вы процитировали Платона, позвольте мне сделать то же: «Все лишенные мужского начала ищут свои мужские половины. Все они чувствуют себя чудесным образом подверженными сильным эмоциям в дружбе, родственных отношениях, любви». Я нашел свою мужскую половину. Найдя ее, жил только одним — желанием навечно соединиться с любимым, стать с ним единым целым…
На последних словах Влазаки прервался, в голосе его прозвучала нежданная жесткость.
— Парадоксально, что Греция, ставшая колыбелью связей, которые кое-кто считает противоестественными, никогда не потворствовала им. Подумайте сами: мнение церкви по этому вопросу хорошо известно… Когда наша страсть открылась, то общество, семьи — я ненавижу семьи — осудили нас и мгновенно заклеймили. В глазах моего отца я сразу стал воплощением безумия, греха и позора. Моя мать расцарапала ногтями свое лицо от горя и стыда. От меня потребовали немедленно разорвать эту связь или уйти из дома. Я ушел. Мой возлюбленный претерпел такую же пытку. Увы, юн был молод, намного моложе меня, и не настолько силен, чтобы противостоять ужасному давлению. Он не смог или не умел защититься… Художник поднял лицо к звездам. — Вы еще не побывали на мысе Суний. Колдовское, чарующее место. Думаю, красивее его нет ничего в мире. На высоком мысе возвышается храм в честь Посейдона. Может быть, вам известен этот миф. Лишив власти своего отца Кроноса, Посейдон и его два брата бросили жребий — кому владеть небом, морем и мрачным подземным миром. Зевсу досталось небо, Аиду — подземный мир, а Посейдон унаследовал море. Он тотчас принялся строить сказочный подводный дворец. В его конюшнях стояли златогривые лошади с бронзовыми копытами и колесница, при приближении которой утихали все бури.
Глухим голосом, не отрываясь от звезд, Влазаки закончил:
— В этом-то дворце мой любимый Ставрос, — он впервые назвал того по имени, — и нашел себе приют. Однажды, лучезарным летним утром, он нырнул в тень мыса, потом он плыл, плыл до тех пор, пока не иссякли силы… Еще и сейчас, по прошествии пяти лет, я иногда вглядываюсь в пучину и жду появления колесницы, которая утихомирит бурю, продолжающую бушевать во мне. — Художник впился взглядом в собеседника: — Теперь-то понимаете, почему я вас предостерегал?
Рикардо от всего сердца пожал его руку.
— Мне теперь хорошо понятны ваши страдания, и я разделяю их. Но клянусь, мой друг, клянусь вам, что рока не существует. Ни Сарра, ни вы, ни я, ни ваш несчастный друг не являемся любовниками из легенды, мы просто люди, которым несказанно повезло, потому что мы нашли свою вторую половину. Из-за этого не умирают. Вас, увы, сразили неудача и людская недоброжелательность…
— А если я был прав? — прервал его Влазаки. — Если мои доводы были не просто уговорами, а фактом? А что, если где-нибудь в большой книге написано, что не стоит разжигать ревность богов?
— Я не знаю, что вам ответить.
— Скажите себе, что, идя до конца в ваших поисках, вы именно свою жизнь подвергаете опасности.
Вакаресса безразлично махнул рукой:
— Моя жизнь без нее ничего не значит.
— А жизнь Сарры? Как вы поступите с ней? Ведь она тоже очень многим рискует. Если я прав, а вы ошибались, вы увлечете эту женщину туда, где не хотело бы оказаться ни одно разумное существо… — Он ткнул пальцем вниз: — В подземный мир. Навсегда.
Рикардо пожал плечами. Казалось, ничто не должно поколебать его спокойную уверенность.
— Думаю, горечь драмы, которую вы пережили, отражается на вашем рассудке, и я вас понимаю. Однако каждая история любви уникальна. Сарра и я будем жить. Знаете почему? Потому что я ее больше не потеряю. Слишком много знамений и событий привело меня к ней.
Художник молчал. Его глаза вновь обратились к звездам.
24
Солнечные лучи разбивались о стены оборонительных сооружений и падали в воду старинного порта Ираклион, все еще оглушенного криками убиваемых детей. По суровым лицам, медленной походке женщин в черной одежде можно было судить, что на Крите множество семей, которых коснулась трагедия.
Вот уже больше десяти минут Александр Влазаки беседовал с усачом, лицо которого напоминало пергамент. Судя по всему, торг еще не скоро кончится. Упрямый усач был истинный критянин: широкие штаны с буффами, черный жилет, широкий пояс со множеством складок на талии, лакированные сапоги.
Сидя на чемодане, Рикардо с нетерпением ждал окончания сделки. Ему невыносимо было все, что задерживало продвижение. Ожидание уже измотало его — сначала на Тире, потом на Пирее, — пароход, который должен был доставить их на Крит, появился на три дня позже назначенного срока. Пришлось воспользоваться вынужденным простоем, чтобы съездить в Афины к Ортису и передать ему письмо для Адельмы Майзани — по дипломатическим каналам оно быстрее дойдет до Буэнос-Айреса. Однако составление письма — в нем он изложил суть неожиданного поворота событий — не только не успокоило его, но еще больше усилило нетерпение.
— Готово! Договорились. Мы сможем уехать. Александр Влазаки весело улыбался, словно мальчишка, довольный собой.
— Трудная была дискуссия, — с облегчением сказал он, — но я все же добился своего.
— То есть?
— Я дам ему половину того, что он запросил. А что вы хотите — из двухвековой турецкой и арабской оккупации не выйдешь невредимым. Они сбросили захватчиков в море, но сохранили страсть к торгу. Пойдемте. Двуколка стоит за крепостью. Если все будет хорошо, мы будем в Кноссе через полчаса.
Рикардо поднял свой чемодан.
— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался художник.
— Хуже некуда. Вы надеялись на другой ответ? Не дожидаясь Влазаки, он зашагал к стоянке.
Александра почти не удивила сухость тона Вакарессы. Как только они покинули Тиру, он подметил в спутнике резкую перемену. Чем ближе они подходили к цели, тем более нервным и раздражительным становился Рикардо. Сегодня, осунувшийся и с темными кругами под глазами, он выглядел очень постаревшим.
Критянин ожидал их перед монументальными воротами крепостной стены.
Озадаченный, Рикардо остановился.
— Вы говорили о двуколке?
— Еще бы!
— Да это просто разбитая колымага! Ось вот-вот лопнет. А взгляните на колеса! Их съела ржавчина. Сиденья сгнили от сырости. А лошадь! Она по дороге сдохнет. Нет, не добраться нам до Кносса.
Александр был невозмутим.
— Мы на Крите, а не в Буэнос-Айресе. Благодарите небо за то, что мы нашли этого человека.
— Простите меня. Усталость сказывается. Рикардо взобрался на заднее сиденье. Руки его дрожали.
Критянин, убедившись, что чемоданы привязаны крепко, тронул лошадь.
В ослепительном свете город предстал переплетением улочек и развалин. Рим, Константинополь, Венеция, следы сарацинов, церкви и мечети, нимфы и тритоны — все напоминало о полной драматических событий истории Ираклиона. В воздухе чувствовался запах масла и восковых свечей.
За воротами открывался прекрасный вид на холмы и кипарисовые рощи. Едва они выехали из них, как в лица ударил горячий ветер, напоенный ароматами тмина и мускуса. Впереди расстилались сплошные поля с дикими смоковницами и оливковыми деревьями, в изобилии росшими на засушливой земле под оглушительное стрекотание кузнечиков.