Художник одобрительно кивнул:
— От всего сердца желаю вам успеха. А сейчас я должен вас покинуть — умираю от усталости. Завтра с рассветом я уезжаю. Хорошо еще, что для нас нашлись комнаты в гостинице при таверне. Никогда я так сильно не хотел лечь в кровать.
— Возница сдержит свое слово? Вы уверены, что он не смоется?
— Смоется? Не дождется обещанных вами денег? — Он похлопал по карману своего пиджака. — Ключ от его счастья — здесь. Вы были более чем щедры. У нас говорят: «Богатый, как аргентинец». Вот уж не думал, что поговорка эта настолько правдива.
Рикардо вынул из портмоне записку.
— У меня нет конверта. Здесь — несколько слов для Майзани. Как только прибудете в Пирей, не откажите в любезности отправить это по почте. Адрес на обратной стороне, напишете его на конверте.
— Разумеется. Будьте спокойны. Все будет сделано. — Он поднялся.
— Минуточку! — Рикардо тоже встал. Взял руку художника. — Что бы ни случилось, знайте, я не забуду того, что вы для меня сделали. Только что вы, кажется, удивились, когда я упомянул вас в числе людей, оказавших влияние на мою жизнь. И тем не менее это так. Вы довели меня до самого конца моих поисков. Вы были терпеливы и великодушны. Но особенно, и это самое главное, вы ни разу не посмеялись над моей безумной затеей. За все это я вам очень признателен. Спасибо.
Глаза Влазаки увлажнились. Он помолчал, потом сказал:
— Если уж кто-то должен выражать признательность, так это скорее я. Во время наших странствий я был рядом с вами, но не один. Со мной был Ставрос. Благодаря вам я понял, что может существовать нечто другое, по ту сторону смерти, что наша жизнь не заканчивается абсурдно и безвыходно. Есть какой-то мир за зеркалом. Не знаю, куда он ведет, но теперь я уверен в его существовании. Ставрос живет, только где-то в другом измерении. Мне лишь надо научиться видеть его.
Как только Влазаки ушел, Вакаресса обхватил голову руками. Теперь он был совсем один. Один, подобно воину, оставшемуся без оружия перед решающей битвой. Пока художник был рядом, он поддерживал его. Александр ушел, а вслед за ним уходили и силы.
Рикардо достал из кармана маленький кожаный мешочек, вытащил из него изумруд.
«Будущего шамана творит природа. Он должен преодолеть огромные расстояния, забраться на горы и побывать в незнакомых землях, пока не встретит Таматзина, волшебного оленя».
Судьба распорядилась так, что Рикардо вынужден был следовать по пути, предначертанному Янпой. Ему осталось лишь взобраться на последнюю вершину, почему бы не на гору Ида? Может, там находится волшебный олень?
Углубившись в размышления, он не заметил, как она вошла. Он только услышал голос:
— Добрый вечер, месье Рикардо.
Вакаресса быстро сунул изумруд в карман и так же быстро встал.
— Добрый вечер, Дора.
Она была не одна. Ее сопровождал мужчина в очках и белой фетровой шляпе.
— Знакомьтесь. Профессор Альберто Криспи. Вы аргентинец, а он итальянец. Вы должны поладить.
Рикардо вздрогнул от мысли, что этот человек мог быть мужем Доры. Возможно ли такое? Криспи лет на двадцать старше ее. Трудно было представить, что она могла выйти замуж за эти окуляры и округлый живот.
Рикардо протянул профессору руку.
— Интересно, что делает аргентинец в этом захолустье? — спросил тот.
— Удовлетворяет свою страсть к открытиям.
— В таком случае, — заверила Дора, — лучшего места вам не найти. Профессор Криспи — один из самых авторитетных археологов. Он с удовольствием ознакомит вас с нашими раскопками. — Она с игривым видом повернулась к итальянцу: — Не так ли, профессор?
— С радостью. Вы прибыли как нельзя более кстати. Завтра мы приступаем к работе над старым дворцом. Вы убедитесь, насколько чудесен Фест.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Вы уже нашли себе приют?
— В этой таверне.
— Вам повезло. Сами мы ночуем в палатках, признаюсь, это не лишено некоторой приятности.
Это уж слишком… Уйдет он наконец или останется с ними?
Археолог, должно быть, уловил нетерпение Рикардо.
— Ну что ж, я вас оставлю. Скоро придут мои коллеги. — Он нежно обнял Дору за плечи и хитрым тоном произнес: — Вверяю ее вам. Позаботьтесь о Доре, она мне очень дорога. Кстати, не знаю вашего имени.
— Рикардо Вакаресса.
— Очень рад, сеньор Вакаресса. До завтра!
— Как видите, — сказала она, сев на один из плетеных стульев, — я сдержала свое слово.
Он не ответил. Его внимание привлек журнал, уголок которого торчал из ее сумки.
— Это греческий журнал?
— Конечно же, нет, — шаловливо возразила она. — Вы что, думаете, в Фесте все читают только «Харперс базар»? — Она сразу продолжила: — Умираю от жажды. Я бы выпила стакан узо. А вы?
— Признаться, я предпочитаю вино. Я вырос среди виноградников. Этим все и объясняется.
Рикардо окликнул хозяина, Дора сделала заказ.
Под ними в море мерцали фосфорные лампы, подвешенные на мачты рыбацких лодок.
— У вас усталый вид, месье Рикардо.
Он привстал, поразившись этому проявлению внимания.
— Да, в самом деле. Я на последнем издыхании. Вернулся хозяин. Он поставил на стол стакан с узо и графин с белым вином.
— Лучшего, увы, нет, — прокомментировала Дора. — Но вино все же неплохое. Называется «Рестина». Однако поосторожнее. Оно коварно — быстро проверит вас на выносливость. — И, изменив тон, добавила: — Раз уж речь зашла о выносливости, не скажете ли, почему вы на последнем издыхании? И почему вам так хочется со мной поговорить?
Он наполнил свой бокал, но молчал. Она не унималась:
— Свое слово я сдержала. Очередь за вами.
— Согласен. Только обещайте не прерывать меня и дать договорить, несмотря на ваш скептицизм или неверие.
— Вы слишком требовательны, — заметила Дора, поднося к губам стакан. — Ладно. Я обещаю.
— Для начала скажу, что не обольщаюсь — я знаю, вы не поверите ни одному слову из этой истории. Впрочем, это не история, а летопись, судовой журнал. Мы вели его вместе. — Он сделал паузу. — Три тысячи лет назад…
Она чуть не поперхнулась.
— Повторите, пожалуйста…
— Три тысячи лет назад… — Рикардо глубоко вздохнул, отпил глоток вина и доверительным тоном начал: — Жили-были…
Слова потекли, скатываясь в море. Сначала неуверенно, потом более решительно. Они становились нотами, ноты складывались, создавая песню, и песнь эта сливалась с темнотой позднего вечера. В ней рассказывалось об истории, древней как мир. Это было повествование об очень далеком прошлом, о непроницаемой тайне, зародившейся на первой заре первого утра. Песнь оглушала Дору, лицо ее становилось серьезным. Она вызывала у нее улыбку, потом недоверие, которое все нарастало, сменяясь удивлением, и, наконец, перешло в волнение. Волнение переросло в потрясение, когда Рикардо заметил в ее сумке газету, вынул ее и пробормотал: «Элефтерон Вима», а затем вручил ей изумруд Янпы.
Но вот песнь смолкла, мелкая дрожь пробегала по телу Доры. В зрачках разгоралось пламя. По обнаженным рукам и внутри растекалась раскаленная лава древнего вулкана.
Губы их были крепко сжаты. Казалось, они останутся неподвижными навечно.
И только вмешательство трактирщика отвлекло их от размышлений. Графин давно опустел, хозяин предложил наполнить его, а заодно подать Доре еще один стакан узо.
— Не знаю, что и сказать, — медленно произнесла она, поглаживая изумруд. — Я взволнована до бесконечности, как вы догадываетесь. Более того, потрясена — никогда со мной такого не было. Когда утром вы подошли ко мне, я подумала о тысяче вещей, о чем угодно, попыталась вообразить невесть что. Все, но только не это. Да и кто бы мог догадаться, в чем дело? Разве что нечистый дух. — Произнеся это, она тут же поправилась: — Нет! Поймите меня правильно. Я ничуть не сомневаюсь в вашей искренности, в правдивости всего рассказанного вами. Я вам поверила. Может, я слишком наивна — мне часто ставили это в упрек, но я принимаю это как комплимент. Я наблюдала за вами. Вы не могли лгать. И с каждой секундой я все больше осознавала, сколько же вы выстрадали.