Раздражаясь, Борис понял, что Голубовский от страха ничего не в состоянии делать. Он попытался снять с него сумку, но лежа это было неудобно. Он приподнялся на колени, вытащил сумку и, не особенно стесняясь в движениях, освободил ремень.
Самолет тем временем прочесывал кустарники пулеметным огнем. Откуда-то сбоку донеслась короткая автоматная очередь. Кто-то не выдержал и, обнаруживая себя, открыл огонь. Это было нарушением приказа, запрещавшего стрельбу в таких случаях.
Борис с сумкой пополз в ту сторону, откуда требовали санитара. Вернулся он скоро. Ранение не было серьезным: одному из бойцов слегка повредило руку. Борис быстро перевязал ее бинтом из индивидуального пакета и, на всякий случай, чтобы было вернее, положил еще и жгут выше локтя.
Самолет, сделав круг и напоследок бросив еще пару бомб, упавших далеко в стороне, ушел. Наступившая тишина казалась странной и необычной.
Голубовский постепенно пришел в себя. Избегая смотреть на Бориса, он принял сумку и перекинул ее через плечо. Он явно стыдился своего малодушия. Оправив обмундирование, он молча пошел в сторону раненого.
Вскоре, пятясь, подошел пустой состав. Все прошло благополучно, и от налета не пострадал ни один вагон. Однако продолжать движение было нельзя, так как путь впереди, километрах в восьми от этого места, был разрушен упавшей поблизости бомбой.
Ростовцев направился к группе толпившихся бойцов и среди них отыскал Голубовского.
– Ну, старшина, – сказал он весело, – теперь можно, пожалуй, и песни петь...
Все еще смущаясь, Голубовский ничего не ответил.
– Что ж вы скучаете? – продолжал Борис, как ни в чем не бывало.- Серьезно, пойдемте-ка в вагон и продолжим наши музицирования. Кстати, и познакомимся получше. Как-никак, а служить ведь нам придется вместе.
Голубовский нехотя двинулся вслед за Борисом. Сначала он шагал сзади, потом догнал и пошел рядом.
– А жгут раненому вы зря положили, товарищ лейтенант,- сказал он, наконец. В голосе его послышалась неуверенность. Чувствовалось, что ему очень хотелось узнать, как отнесся Ростовцев к его поведению, и не осуждает ли он его теперь. – Не надо было его накладывать. Рана-то пустяковая.
– Так я же не медик, – улыбнулся Борис. – Слышал, что когда кровь идет, нужно остановить, вот и постарался на всякий случай. Надеюсь, особенно плохого не сделал?
– Нет.
Старшина влез в теплушку первым. Борис последовал за ним. Когда Ростовцев, вскарабкавшись, поднимался на ноги, из глубины вагона донеслось слабое восклицание, скорее похожее на вздох. Шагнув вперед, он спросил:
– Что случилось?
Голубовский, до этого что-то рассматривавший на полу, выпрямился.
– Разбили, сволочи! – воскликнул он со слезами в голосе. – Взгляните сами...
На полу лежал баян. Меха его наискось были разодраны пулей. Отверстие зияло неровными развороченными краями. Несколько железных угольников, окаймлявших сгибы, оторвалось. Лакированная деревянная колодка раскололась, обнажив внутренности с погнутыми металлическими проволочками.
Борис приподнял остатки инструмента. Меха от тяжести растянулись без звука, втягивая воздух через широкий разрыв. Получился своеобразный тяжелый вздох.
– Да-а, – протянул он в раздумье и взглянул на старшину: – Вы сидели как раз на этом месте.
На глазах Голубовского появились слезы. Чтобы скрыть их, он поспешно отвернулся.
– Не придется играть больше, – тихо сказал он. – Не на чем. Эх!.. – Постояв, он взял баян в руки, потрогал кнопки, покорно вдавливавшиеся под его пальцами. Потом, вздохнув, шагнул к выходу. Выпрыгнув на насыпь, он на мгновение остановился и вдруг, широко размахнувшись, швырнул баян в придорожную канаву, затянутую тонкой корочкой льда. Баян ударился о лед и, проломив его, наполовину погрузился в воду. Часть черной коробки осталась сверху, и на ней мутно блеснули уцелевшие перламутровые кнопки.
– Зачем бросаете, товарищ старшина? – спросил удивленно пожилой солдат, куривший козью ножку.
– Сломался... – монотонно ответил Голубовский.
– Коли сломался, так починить надо. Может потом и сгодится.
Он переждал, пока старшина удалился и, подумав, подошел к канаве. С хозяйственной солидностью он извлек баян из воды и покачал головой.
– Ишь, как садануло. Верно, из пулемета, – пояснил он подошедшему товарищу.-Видишь, дневалил я. Вы-то повыскакивали, как зайцы, а я остался. И только отошли мы немножко – немец нас и накрыл. Да только зря. Машинист наш, видно, лихой парень. Его не проведешь. Летчик думал, что мы ехать будем, а он возьми да и останови поезд. Затормозил так, что я чуть было о стенку лбом не грохнулся. И не попали бомбы. Так мы его и надули. Он думает, что мы встанем, а мы едем. Он рассчитывает, что мы поедем, а мы стоим. Однако, зря немец старался. Баян, правда, как видишь, того... подбил... – Солдат добродушно усмехнулся в усы и деловито задымил цыгаркой, перекинув разбитый баян из одной руки в другую