Она не была особенно словоохотливой, если говорила о себе самой, и не искала себе слушателей. Она не старалась быть обязательно первой, и когда на институтском собрании после выступления секретаря комсомольской организации с призывом пойти в армию зал зашумел и многие бросились к столу, чтобы записаться добровольцами на фронт, она, сидевшая в задних рядах, тоже встала и пошла вперед.
У стола создалась очередь, и где-то в середине между других темнела и ее шубка с глухим каракулевым воротником. Тамара стояла молча, спрятав руки в такую же каракулевую муфту, потому что в зале было холодно, и прислушивалась к тому, о чем говорили вокруг. Очередь двигалась медленно, и вместе с очередью подвигалась к столу и Тамара. Подойдя, она тихо назвала свою фамилию, проследила, чтобы ее правильно записали, и пошла домой.
Через день в теплой ватной телогрейке с небольшим рюкзаком за плечами, вместе с другими, она проходила по родным московским улицам, таким близким и знакомым. Было немного грустно покидать их и не знать, что ожидает тебя впереди. Она расставалась со своей Москвой, как со старым давнишним другом, и ей было жалко ее улиц, ее зданий, ее асфальтированных мостовых, ее метро и даже убежищ, в которых приходилось последнее время отсиживаться во время бомбежек. И вместе с тем было как-то особенно хорошо от сознания, что она поступает именно так, а не иначе
Когда узнали, что она — медик и училась на третьем курсе, ей предложили место в санитарном поезде. Тамара ответила, что пойдет туда, куда необходимо, и вскоре, расставшись с товарищами и подругами, уехала в свой первый рейс. Она увидела много людей — людей, страдающих от ранений и мечтающих поскорее выздороветь, чтобы снова встать в строй, продолжать войну и победить. Она увидела много разрушенных городов и станций, передвигаясь с поездом по необъятным просторам России.
Она слышала много рассказов о боевых делах, рассказов суровых и правдивых, повествуемых простым солдатским языком и поэтому запоминающихся. Новая обстановка, новые люди требовали понять их, приспособиться к ним, и она старалась это сделать как можно лучше, полнее. И когда ее благодарили за заботу, за внимание, она была довольна и радовалась тому, что ее старания не остались незамеченными: значит, она поступала так, как нужно.
Потом ее перевели в госпиталь. В общежитии она поселилась в одной комнате с Катей. Любопытная и чрезмерно словоохотливая Катя сначала доставляла ей много неприятных минут своими бесконечными разговорами, но потом они подружились. Тамара скоро освоилась со своими новыми обязанностями в госпитале и исполняла их очень неплохо. Она всем умела угодить, все успеть, понять недосказанное, кончить недоделанное, и все были ею довольны. Она тоже была довольна сознанием того, что делает полезное необходимое дело.
В понедельник Тамара вышла на дежурство с утра. Она проверила палаты, обошла больных, вручила одному из них книгу, которую тот просил, другому сказала, что письмо его послано, с третьим просто ласково поговорила, четвертому поправила постель. Все это она повторяла каждый раз, начиная дежурство. К ее стройной фигуре, движениям и обычным простым словам, звучавшим всегда по-новому, все привыкли. И может быть поэтому сейчас никто не заметил тонкий прозрачный ободок синевы, гнездившийся в складках ее век, и неестественный блеск лучистых глаз, в это утро не улыбавшихся, когда улыбались ее губы. Ее встречали с радостью, и каждому хотелось, чтобы именно у его кровати она задержалась и что-нибудь сделала.
В палате Золотова новый больной ее попросил:
— Сестрица, мне бы письмишко написать... Не могу сам-то я.
— Хорошо, — согласилась она, — я скоро освобожусь, и мы напишем вместе. Вы только хорошенько подумайте, о чем писать будем...— Тамара постаралась улыбнуться, прибрала его столик и прошла через коридор в палату Ростовцева.
— Доброе утро, — поздоровалась она, подходя к температурному листку. — Как жалко, что к вам не заглядывает солнце. В других палатах от него весело... А вы все такой же скучный.