Больной подумал, откашлялся и сказал шопотом:
— Вы, сестрица, только никому ни слова... Пусть все будет между нами... Ну, пишите: «Дорогая Женя!..» — Он подумал еще, и, решив, что продиктовал не совсем верно, поправился: — Погодите. Вы уже написали?.. Зачеркните и начните лучше так: «Милая Женя! Пишу тебе из...»— он взглянул на Тамару и вдруг испугался: — Что с вами? Сестричка?..
Тамара, уронив голову на руки, плакала. Мелко вздрагивали ее плечи, сотрясаемые рыданиями, которых она не смогла сдержать. Тяжесть, накопившаяся в ее душе, вдруг прорвалась слезами. Кто-то утешал ее, кто-то вывел ее из палаты, — она ничего не помнила. Кажется, она кому-то только сказала сквозь слезы:
— Он тоже был... Женя...
Ее никто не понял, потому что больше она не добавила ничего. Ее освободили от дежурства. Она сопротивлялась, говорила, что все сейчас пройдет, что она снова сможет работать, но ее не послушали и отправили домой.
Вызванная вместо нее Катя была уже осведомлена обо всем лучше, чем кто-либо. И, вероятно, поэтому она не суетилась, как обычно, а ходила медленно, с достоинством и, если появлялась у постели Ростовцева, то смотрела на него с явным осуждением. Ей ужасно хотелось что-то сказать ему, но она сдерживалась.
— Что случилось, Катя? — спросил, наконец, Ростовцев, заметив ее изменившееся настроение. — Вы, кажется, рассердились на меня?
Катя обидчиво повела плечами.
— Как вам не совестно? — заговорила она, по обыкновению торопясь. — Надо же понимать человека. У ней же горе. Ей же извещение прислали: Женю убили. Надо же понимать человека.
— Какого Женю? — насторожился Ростовцев.
— Понятно, какого. Который письма ей писал. У ней на столике и фото стоит. Она же всю ночь проплакала, а сегодня на работу вышла. Я хотела за нее отдежурить, а она не согласилась. Сказала, что сама пойдет. Она же гордая. Надо же понимать человека, — повторила Катя фразу, которая не давала ей покоя.
— Фамилия... Как его фамилия? — чуть не крикнул Ростовцев.
— Ну, Маслов. Женя Маслов, танкист. Разве вы не знали? Надо же осторожно. А вы все как сговорились: один о Жене, другой о Жене. И как вы не понимаете? У ней же горе...
Катя, чуть не плача, махнула рукой и вышла...
Глава вторая
Ветров внимательно следил за состоянием Ростовцева. Сразу после операции температура у Бориса несколько понизилась и на таком уровне держалась около двух дней. Однако до нормы она не опускалась, и это слегка озадачивало Ветрова.
Ведущий хирург после памятного ночного разговора, делая обход отделения, намеренно пропускал палату Ростовцева. С Ветровым он говорить избегал, а при встрече сухо здоровался и проходил мимо. На те вопросы, которые тот задавал и которые возникали по службе, он отвечал коротко и односложно, давая понять, что первым на примирение идти не намерен. Если же ему самому приходилось о чем-либо спрашивать Ветрова, то он предпочитал делать это через сестер. Но ни разу он ничего не спросил о Ростовцеве и вел себя так, как будто бы этого больного совсем не существует в отделении.
Ветрову очень хотелось проконсультировать Ростовцева с кем-либо из старших коллег. Он чувствовал, что к Михайлову обращаться с этим теперь было бесполезно и даже, при данных обстоятельствах, несколько неудобно. Приглашать же кого-нибудь со стороны было еще более неудобным, и, поразмыслив некоторое время, Ветров решил, что ему не оставалось ничего другого, как положиться на свой страх и риск и ограничиться чтением как можно большего количества литературы. Он так и делал.
Во время обхода он очень детально расспрашивал Ростовцева о его самочувствии, стараясь не пропустить ни одного, даже самого незначительного, признака гангрены. Однако при всем своем старании он не находил ничего подобного. Пятно, на которое указывал ему Михайлов при первом осмотре, оставалось на месте, не уменьшаясь и не увеличиваясь в размере. Внешне расширенная и раскрытая рана выглядела очень неплохо, и поэтому несколько повышенная температура озадачивала Ветрова. Он был почти уверен, что имеет дело с развивающимся гнойным затеком, но внешних признаков этого пока не находил. Общее самочувствие Ростовцева не внушало теперь особых опасений, и Ветров мог, поэтому, ограничиться пока наблюдением. Он многое передумал за те дни, которые прошли с момента поступления Бориса в госпиталь.
Неожиданная болезнь Тамары ускользнула от его внимания. Тамара мало изменилась за эти сутки. Только на лице ее, словно уставшем, глаза блестели сильнее, чем раньше, и к раненым она стала относиться с еще большим вниманием.