Бережной хохотнул:
— Вы, Юрий Петрович, как нельзя более точно выполняете просьбу: объяснили — лучше не надо. Надолго запомнится!..
Глядя на их веселые лица, Ветров разогнал сошедшиеся у переносицы брови и тоже засмеялся. Чувство неловкости от присутствия этой посторонней женщины куда-то пропало. И, несмотря на то, что за все это время она сказала всего несколько полунасмешливых слов, ему показалось, что он познакомился с ней давно. Появилось желание рассказать ей о том, что его волновало, рассказать не как постороннему человеку, но как товарищу, который может помочь.
— Задача состоит в том, — сказал он, — чтобы быстро соединить разрезанный или порванный сосуд, например, вот эту артерию. Я ее нарочно разрезал...
— Чтобы любопытствующих разогнать, — вставила Наталья Николаевна.
— Да нет, чтобы потом соединить. Вот смотрите.
Ветров надел на один конец артерии маленькое колечко и, как манжетку, завернул краешек сосуда.
— Теперь все это я вдвигаю в другой конец поврежденной артерии. Видите? А теперь вокруг перевязываю. И все. Сосуд соединен. Можете проверить: концы не разойдутся.
— Интересно. — Наталья Николаевна потянула артерию. — Значит, никаких швов не надо?
— В том то и дело, что не надо, — загораясь, подтвердил Ветров. — Чтобы швы наложить, потребуется полчаса, может быть, да к тому же швы в условиях боевой обстановки накладывать невозможно. А мы с вами — люди не очень опытные, и то все сделали минуты за полторы. Выгодно?
Ветров быстро закрыл, рану и наложил на кожу металлические скобки.
— Теперь бинтуйте, — сказал он сестре и отошел от стола.
— Подождите, — остановила его Наталья Николаевна, которой передалось его волнение.— А дальше? Как будет вести себя потом этот сосуд? Ведь ваша манжетка вроде инородного тела. А это, насколько я знаю, может вызвать воспалительный процесс или еще что-нибудь.
— В этом вся и штука, — весело сверкнул глазами Ветров. — Манжетки-то там и не останется.
— Как не останется? Вы же сами сейчас ее оставили в ране?
— Я-то оставил, а все-таки ее там не будет.
Наталья Николаевна недоумевающе пожала плечами.
— Неужели рассосется? — догадался Бережной.
— Вот именно. Я делаю эти колечки из целлоидина, лигатуру накладываю кетгутовую. И то и другое рассасывается. А за это время сосуд срастается. Понимаете? Это как раз та штука, над которой я больше всего ломал голову. И, кажется, нашел все-таки.
В прищуренных насмешливых глазах Натальи Николаевны загорелись радостные огоньки.
— А ведь вы, хоть и злюка, а молодец! Хорошая у вас голова. И мне совсем не жалко испорченного вашей милостью платья.
Ветров смотрел на ее смуглое лицо, руки, покрытые здоровым ровным загаром, на ее улыбку, в которой принимали участие и губы, и глаза, и черные, крыльями разлетевшиеся в сторону брови, на платье с потемневшим пятнышком на груди, похожим теперь на нелепую большую пуговицу, — и ему становилось радостно от ее похвалы.
Потом, когда они оба мыли руки под краном, Наталья Николаевна спросила Ветрова:
— Ну, а как же дальше? На людях этот ваш сосудистый шов можно накладывать?
Ветров покачал головой:
— На людях рано. Тут еще много надо экспериментировать. Нужно заняться гистологией шва, проследить отдаленные результаты. И потом, знаете, не всегда сохраняется проходимость сосуда. Нужно выяснить, почему.
Они оба взялись за полотенце. Наталья Николаевна пошутила:
— Не поругаемся?
— Не следовало бы...
— Когда же вы все-таки планируете перейти на людей?
Ветров подумал.
— Месяца через четыре. Если, конечно, все пойдет гладко.
— Так долго?
— А как бы вы думали? — внезапно разгорячился он. — Раз-два и готово? А потом осложнения? Думаете, за это спасибо скажут?..
— Четыре месяца, — словно не слыша его, повторила Наталья Николаевна. — Четыре месяца в военное время! Это значит, тысячи больных, тысячи советских людей, которых можно было бы спасти. Вы понимаете, что это значит?
— А может быть и за четыре месяца не управлюсь! — с сердцем сказал Ветров, раздражаясь от ее упрекающего тона. — И, наверно, не управлюсь, особенно если будут ходить и нотации мне читать. У меня не десять рук. Я один.
— Вот именно, — подтвердила Наталья Николаевна.— Один. И две руки. Кустарь-одиночка.
Ветров вспылил.
— Ну, знаете...— И едва сдержался.
Наталья Николаевна бросила на него быстрый взгляд:
— Вот и поругались. Я же говорила — поругаемся. И поругались. Это все оттого, что надо было по очереди полотенцем пользоваться.
— Не остроумно.
— И я говорю: не остроумно. Не остроумно, что вы один. Сидите в своей комнате, ломаете в одиночку голову, злитесь, когда вам помочь хотят. Секретничаете сами с собой. Собачек в одиночку ловите.