— Ну, пойдем, Юлечка. Очень тебя прошу.
Юлька отвернулась, побежала к себе в конторку. Тимофей с неуклюжим проворством в два шага догнал ее, взял за руку.
— Ну, просят тебя, как человека.
— Рука мне нужна всякие цифры записывать.
Тимофей отпустил руку. Юлька подула на нее. Нежданно смягчилась.
— На танцы с ним, хитрый какой! Попросишь еще после работы.
Тимофей ждал Юльку на площади возле клуба. Смотрел по сторонам, стараясь пробить взглядом несколько улиц. Последнее время, где бы ни находился, он всегда смотрел по сторонам. Привык к насмешливым взглядам, вопросам: «Молодой человек, что вы потеряли?»
А искать оказалось не так легко. Последними словами он ругал себя за то, что не остановил Нину тогда утром. Утрами пешком ходил на работу. Все свободное время пропадал на улице. Нины не было. Сколько раз устремлялся за девушкой с выбивающимися из-под шапочки светлыми кудряшками. Но уже в десяти-пятнадцати шагах убеждался — нет, не она. Порой возмущался: как мог принять эту, обыкновенную, за Нину?
Оказывается, нелегко, просто нет никаких способов искать человека в большом городе, если знаешь только его имя. Тимофею даже приходило в голову обойти все заводы, фабрики, институты, учреждения и осмотреть там всех Нин. И он не улыбался нелепости этой мысли. Только жалел о том, что ее нельзя осуществить: времени не хватит да еще примут за сумасшедшего.
Когда были танцы, Тимофей заходил в клуб текстильщиков. Он не танцевал. Пристально осматривал молодежь и уходил. Вчера на него покосились две девушки — длинноногая белесая и полненькая. Длинноногая толкнула подружку, та залилась смехом.
«Где я их… — мелькнуло у Тимофея. — Ах, те… когда текло мороженое…»
Невольно взглянул на брюки. За спиной услышал насмешливый голос:
— И каждый вечер в час назначенный.
Это — белесая. Толстенькая подхватила:
— Иль это только снится мне.
«Дуры, Блока в сатирического поэта превращают», — подумал Тимофей и, по-медвежьи повернувшись, начал выбираться из клуба.
Одному больше идти не хотелось. Он уговорил Юльку. Решился не без колебаний. По отношению к Юльке это нехорошо, но попади она в такое положение, он ведь тоже бы пошел с ней. Правда, она иначе к нему относится. Ну ладно, это уж тонкости…
Все-таки, когда подбежала Юлька — миленькая, оживленная, Тимофею стало совестно. «Морочу голову девке. Вон Ваня на нее заглядывается».
Юлька просунула свою маленькую крепкую руку под локоть Тимофея. Ловкая, «ладненькая», как говорили о ней на стройке, искрящаяся Юлька будто притягивала к себе взгляды встречных.
«Как бывает, — грустно думает Тимофей. — Такая девушка рядом, а я все ищу, ищу, по существу, незнакомого человека, ищу то, не знаю чего».
— Ну, Тим, почему?
— Что «почему»?
— Да ты не слушаешь меня.
Юлька, оказывается, второй уже раз спрашивала, почему Тимофей смотрел в сторону площади. Разве он не знал, что она придет с противоположной?
— Ну, смотрел и смотрел…
— Подожди, а куда ты сейчас смотришь?
Юлька остановилась.
— Хочешь мороженого?
Юлька выдернула руку из-под Тимофеева локтя.
— Хочу, чтобы мне отвечали на вопросы.
Юлька помрачнела, но в клубе снова оживилась. Танцевала она, как и все делала, ловко и мило. И во время танца, и в перерывах они болтали обо всем, с легкостью молодости, перескакивая с одного на другое.
— Я вчера повесть Генриха Бёлля достала «Бильярд в половине десятого».
— Только собралась!
— Нельзя же читать, сколько ты.
— Я сейчас меньше читаю.
— Ты знаешь, я «Неделю» выписала.
— Известинскую? Как тебе удалось? На нее же огромный спрос.
— Ваня помог.
— Хорошо иметь поклонников.
— Неплохо.
— Ваня замечательный парень.
— Что ты мне его нахваливаешь? Сама знаю. Рад кого-нибудь нахвалить.
— Я только по справедливости…
— По справедливости. Он, конечно, хороший. Только знаешь, он со мной разговаривать совсем не может.
— Молчит?
— Нет, хуже, — искренне сказала Юлька. — Заикается. Со всеми говорит ничего, а со мной так заикается… Пойдем, это мой любимый вальс.
Играли драматический вальс Шварца, тот самый волшебный вальс, что они танцевали с Ниной.
— Этот… Нет… Этот… вальс мы пропустим.
— Почему?
— Я не хочу этот вальс.
Юлька вся сникла.
— Знаешь, громоотводом я еще соглашалась быть, но заменителем… — Решительно и быстро она стала пробираться к выходу.
Тимофей шел за ней, терзаясь угрызениями совести, смотрел на ее опущенную головку, худенькую, словно сопротивляющуюся горькой обиде спину.