— Крепость после сражения, — определила Нина.
— Три, — ответил отец. — Не оригинально.
— Три, — согласилась Нина и указала на идущего навстречу аккуратненького старичка в широкополой шляпе.
— Назвал бы грибом, но это слишком традиционно. Торшер.
— Пожалуй, четыре.
— А куда мы входим?
Они оказались под невысокой аркой, соединяющей два огромных дома.
— Пещера — тоже традиционно и устарело. Мы внутри гигантской ракеты. Сейчас она отделится от земли. Зажжется свет…
Под аркой сделалось темнее. Совсем рядом грохотал мотор.
— Опять три. Потому что… Нина! — вдруг закричал отец и рванул Нину к себе.
Но она запнулась. В первые секунды даже не почувствовала боли в ноге, оказавшейся по колесом «Москвича».
— Что с тобой? Что с тобой, Ниночка? — беспомощно бормотал отец.
«Москвич» скрылся за углом дома.
— Нинка, ну где ты шалаешься, Нинка?
«Во-первых, Нина. Во-вторых, что это за «шалаешься?» Так нужно было сказать ровным, спокойным голосом, голосом старшей сестры. Но Нина почти крикнула:
— Что случилось?
Гришина тревога передалась ей.
— Папу, — Гриша всхлипнул, — папу в больницу…
Каким ничтожным, пустяковым показалось пережитое в клубе! Только бы папа… Только бы с папой…
— Когда? В какую больницу?
— Гри-ша, Гри-шенька, где ты? Гри-иша, Гришенька!
Никого не хотелось видеть. И почему-то меньше всего соседку. Но надо было отозваться.
— Мы здесь, Любовь Ивановна.
— Говорю ведь ему — не ходи, Гришенька. Нет, выскочил, а я за ним. Темно ведь уже и оделся кое-как…
— Любовь Ивановна, куда увезли папу?
— В больницу. — Голос ее дрогнул.
Сочувствие было дорого. Нина шагнула к Любови Ивановне, прижалась к ней. От полного, мягкого тела исходило тепло. Нина обняла маленького брата, привлекла его к себе. Так они стояли в холоде и темноте.
— В больницу увезли. Разволновался он шибко. Шибко разволновался, — начала Любовь Ивановна. — Я иду это с мясом, мясо купила… Мясо сегодня на базаре дешевое. — Любовь Ивановна перешла на повествовательный тон. В совершенстве владея той несложной гаммой интонаций, которой обычно пользуются не очень занятые, любящие посудачить домохозяйки, она не могла обойтись без ненужных подробностей.
— Иду, значит, я с мясом. А Сергей Артамонович навстречу. Гляжу, черный весь. Лица на нем нет. Однако, говорю, вы заболели, Сергей Артамонович? «Да нет, я здоров». А я вижу, какое здоров!
Нина хотела было прервать соседку — надо скорее бежать в больницу. Но вдруг услышала совсем неожиданное:
— А сам все за ворот рубахи держится. Гляжу, господи, ворот-то почти напрочь оторван. Я говорю: Сергей Артамонович, да вы никак дрались с кем? Он улыбнулся: «Почему бы, говорит, мне не подраться? И если вы, Любовь Ивановна, разгадали мою тайну, то не будете ли так любезны пришить мне воротник». Тут мне в голову и ударило: это он от Нины, от тебя, значит, хочет скрыть! Ладно, говорю, ворот я ваш приметаю, пожалуйста. Только уж вы мне все-таки объясните, Сергей Артамонович, что приключилось? Напал на вас кто? «Да нет». И опять улыбается. «Кому на меня нападать». Ну, а я не отстаю. Пало мне в голову, что тут не просто, я и не отстаю. Знаешь ведь — я пристану… Он тогда посмотрел на меня, сам какой-то измученный. Я, говорит, того негодяя встретил, который Нину машиной сбил. Сейчас, говорит, принесу вам рубашку… Ушел, и тут же Гриша бежит: «Папе плохо!..» Он как стал свою рубашку-то снимать…
— Вот так, — согнув над головой правую руку, вставил Гриша.
— Нет, вот этак, — поправила Любовь Ивановна. — Вот этак руку поднял. А в сердце-то ему и вступило. Вступило, он, бедный, шевельнуться боится…
Любовь Ивановна помнила все и обо всем порывалась рассказать: и какого цвета была машина скорой помощи, и как выглядел врач, и какой на нем плащ и ботинки, и какая с ним была медсестра, и даже шофер. Не могла вспомнить только одного — в какую больницу увезли Сергея Артамоновича.
— Сказали ведь мне, да я запамятовала. Знаю, что не в городскую, а в какую — убей меня, запамятовала…
Нина побежала к телефонной будке. Тревожно, то и дело застилая глаза, метались кудряшки. Рванула дверцу будки, но та с силой захлопнулась. Там оказался высокий парень в модном пальто и в берете. Он стоял, опершись о стенку, и пристукивал одной ногой. Стекло было разбито, и Нина слышала, как парень громко смеялся.
— Товарищ! — крикнула она. — Мне надо позвонить в больницу.