Вернувшись в свой отель, Гризельда получила телеграмму от Шауна, отправленную из Бомбея во время стоянки в порту парохода «Туран», на котором он отправился в Китай вместе с другими участниками пробега и их автомобилями. Он коротко рассказывал о своем путешествии и сообщал, что у него все в порядке. Но телеграмма имела еще одно значение, и Гризельда знала, какое именно.
***
Элен и Томас сели в фиакр до площади Мадлен, где пересели на омнибус до площади Бастилии, с которого сошли на площади Вогез. Хотя это и не соответствовало их привычкам, Томас уговорил мать подняться на империал, на второй этаж омнибуса, чтобы лучше видеть Париж. Стояла прекрасная погода. Кафе на бульварах открыли свои террасы, и легкий аромат абсента в смеси с запахом двух першеронов, тащивших омнибус, достигал носа Томаса. Улицы были заполнены прохожими, и на них царило типичное воскресное оживление, хотя была всего лишь среда, и Элен пыталась понять, что происходит. Наверно, подумала она, был один из многочисленных французских праздников, о которых она никогда не помнила. Женщины в простых платьях вели за руку детей или держались за своих мужей. Несколько элегантных дам прятались от солнечного загара под яркими зонтиками. Фиакры и частные коляски пробирались сквозь толпу; казалось, никто никуда не торопится, наверное, под влиянием весны.
Когда омнибус останавливался, до пассажиров доносился похожий на рокот шум, с которым волны переносят с места на место гальку на морском берегу, бесконечный шум парижских улиц, создаваемый звоном подков на копытах тысяч лошадей, постоянно перемещающихся по городским улицам, и множества колес, катящихся со стуком по неровным булыжникам мостовой. Потом махина омнибуса с грохотом трогалась с места, сопровождаемая волной лошадиного запаха, и фасады выходящих на бульвар зданий за завесой ветвей платанов, усеянных молодыми листочками, медленно уходили назад. Томас смотрел на льющийся с неба свет и отражающую его листву, на пятна света на тротуарах и мостовой. Цветные пятна смешивались, мерцали справа и слева, снизу и сверху, заполняли его голову. Ослепленный, он почувствовал головокружение, ощущение от бокала теплого вина наложилось на цветной бульвар, текущий мимо него, словно река. Аромат пряностей возник в глубине горла и смешался с запахами абсента, пыли и лошадиного пота. Он закрыл глаза и увидел в желтом пламени платанов голубое тело обнаженной Даллы, танцующей на спине пурпурной лошади. Стук копыт проезжающей мимо кавалькады вернул его к действительности. Кавалеристы муниципальной гвардии в касках и кирасах двигались двойной цепочкой мимо омнибуса, направляясь к площади Республики. Прохожие поспешно разбегались в стороны перед передней лошадью. Худой мужчина, сидевший на скамье справа от Томаса, вскочил и, с яростью глядя на проезжающих мимо солдат, принялся осыпать их ругательствами. Одетый в длинное черное пальто, он был без головного убора, что выглядело почти так же неприлично, как если бы он был без штанов. Довольно молодой, со светлыми вьющимися волосами, с небольшой неухоженной острой бородкой. Он сел, снова встал, опять сел и опять встал, глядя в дальний конец бульвара, где происходило нечто необычное. Томас тоже встал и принялся смотреть в том же направлении. Омнибус затормозил, движение вокруг остановилось, прохожие застыли на месте. С площади Бастилии на бульвар, на всю его ширину, выливалась темная масса, сопровождаемая глухими ритмичными звуками, которые показались Томасу песней. Море темных одежд, плотная толпа простого народа в праздничных костюмах с целлулоидными воротничками и в котелках, над которыми развевалось несколько красных знамен и пара черных. Двойная цепь полицейских в пелеринах не позволяла демонстрантам выйти на тротуары и приблизиться к витринам. Группа полицейских перегородила бульвар метрах в двадцати перед толпой с целью остановить ее, не позволив пройти дальше. Гвардейцы муниципальных частей остановились, готовые вмешаться в происходящее.
Омнибус остановился. Все пассажиры второго этажа вскочили и смотрели, сгрудившись у поручней.
— Господи, — сказала Элен, — что здесь происходит? — Это демонстрация, — сказала пожилая женщина. — Сегодня первое мая! Я не должна была садиться в омнибус… У нее были небольшие гневно сверкавшие карие глаза. Седые, слегка пожелтевшие волосы прятались под черной кружевной шляпкой, державшейся на голове благодаря ленте под подбородком. Ее старые подагрические пальцы сжимали ручку большой плетеной корзинки, накрытой чистым хорошо отглаженным куском ткани.