— Я не хо-те-е-ел! — плача, выкрикивал паренек. — Я случай-но...
— Случайно! — воскликнул Аркадий и с силою тряхнул паренька. — Пока я на беседе был, случайно в мой шкафчик залез, случайно весь завтрак украл?!
Рабочие шумели вокруг — воровство в цехе! Никогда этого не было! Набрали мальцов прямо с улицы, а теперь запирайся на ключ, как от воров!
— Отвести его в милицию — и все!
— Ну да, в милицию! Голодный он — неужто не видите?
— В первые же дни всю получку проедят на конфеты да на кино, а потом голодные ходят!
— Да какая у него получка? Он же первый лодырь в цехе, у него получки отродясь не было!
— Отнимать у них получку надо да в столовую талоны давать!
— Няньку приставить, что ли?
Со стенда сбежал Гаршин, уверенно раздвинул толпу:
— Что за шум?
Аркадий, выпустив паренька, возмущенно объяснил, что произошло. Навязали ученичка, пропади он пропадом! Толку от него никакого, а тут еще в шкафчик залез и целую булку с колбасой украл.
— Ай-ай-ай, целую булку, да еще с колбасой, — сказал Гаршин и взял паренька за плечо. — Как же ты, а?
— Случай-но, — со всхлипом сказал мальчишка, исподлобья глядя на Гаршина. — Я сперва отколупнул только... корочку... а потом еще...
— Не ел сегодня?
— Нее...
— Что ж тебе мамка — не дает завтрака?
— Не-е... Говорит — работай, зарабатывай...
— А ты не работаешь, не зарабатываешь, а потом воруешь, а потом ревешь? — добродушно сказал Гаршин. — Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Так что же ты ревешь, как маленький?
Мальчишка снова всхлипнул и начал вытирать грязной рукой слезы, но Гаршин перехватил его руку:
— Не три, чище не будешь. Пойди в умывалку, умойся. И возвращайся сюда.
Когда паренек поплелся в умывалку, Гаршин сказал примирительно:
— Учить его надо, а не крик поднимать. Ну что ты целое представление устроил, Аркаша?
— А вы его слезам не верьте, — мрачно сказал Аркадий. — Самый главный озорник в цехе, только и смотришь, как бы не напакостил чего. Что хотите делайте, а мне его больше не надо. И близко не подпущу.
— Уж и не подпустишь? — сказал Гаршин и улыбнулся Ане. — У такого тихони такой озорной ученик, где тут справиться!
И он шагнул навстречу пареньку, возвращавшемуся с тщательно отмытым, покрасневшим от слез и от мытья лицом.
— Тебя как звать, беспутная душа?
— Кешка...
— Так-таки Кешка? А может, и настоящее имя есть?
— Степанов Иннокентий.
— Ну так вот, Иннокентий-Кешка, учитель твой от тебя отказывается, — видно, ты больно хорош. С этой минуты ты мой и без меня дышать не смей. Понял?
Кешка молчал, посапывая носом.
— Иди вон туда, к стенду, и жди меня возле лесенки. Понял?
Легонько щелкнув паренька по затылку, Гаршин подошел к Ане и взял ее за руку:
— Правильно, Анечка?
Она благодарно улыбнулась ему:
— Я не знала, что вы добрый. Очень довольный, он ответил:
— А я сам не знаю, добрый ли я. Может быть, это оттого, что вы тут были.
И он размашисто зашагал к стенду.
Проводив его взглядом, Аня обернулась и увидела Полозова. Она неодобрительно подумала, что не Гаршиу, а ему, заместителю начальника цеха, следовало вмешаться и принять решение. Они же вместе выбежали в цех на шум скандала, а его голоса она и не слышала.
Полозов пристально смотрел на нее, будто изучал. Похоже было, что он даже не заметил только что разыгравшейся сцены и поглощен чем-то другим, своим. «Не витайте с ним в облаках, когда под ногами ухабы», — припомнила Аня слова директора и сухо спросила:
— Что же вы решаете относительно меня, Алексей Алексеич?
— Да, да, пойдемте, — спохватился Полозов.
— Садитесь, — рассеянно сказал он в кабинете и задумался, будто позабыв о ней.
Аня уже собралась как-нибудь половчее съязвить, чтобы вернуть его «на землю», когда он вдруг спросил:
— Скажите, Аня, можно вам поручить, даже в ущерб вашим интересам инженера, очень трудное и очень ответственное, нужное дело?
Она без запинки ответила:
—Да.
— Тогда… есть у нас такая должность — заведующий техническим кабинетом.
— Техническим кабинетом?
Он понял ее разочарование, и на миг ему стало жаль ее. Он заговорил как можно мягче:
— Аня, вы не смотрите на должность, как она называется, а смотрите, в чем тут суть. При желании вы там узнаете производство более глубоко и всесторонне, чем на участке. Для внедрения всего нового, прогрессивного там можно сделать очень много, если взяться по-настоящему… И еще — воспитание молодых кадров. Видали этого паренька? А его так называемого учителя — Аркадия Ступина видали? Беда в том, что никто у нас повседневно не занимается ни учениками вроде Кешки, ни учителями вроде Ступина. Нет, техническая учеба, конечно, идет, повышение квалификации идет — еще бы! Но дело должно идти гораздо быстрее. Учиться или учить должны все. Все! Сил и средств тут жалеть нельзя... Каждое усилие и каждый рубль окупятся сторицей...
— Подождите, — прервала Аня, вставая: она снова вспомнила о «витании в облаках». — Все это звучит увлекательно. Но если говорить конкретно, то, наверное, окажется, что в этом году есть уже утвержденные небольшие средства на техническую учебу и на этот ваш кабинет. И что бы я ни задумала, все будет упираться в смету, и вы же мне скажете, что есть лимиты — и выше головы не прыгнешь.
— Аня! — радостно вскричал Полозов и поймал ее сопротивляющуюся руку. — Раз вы уже сердитесь, что будут лимиты и препоны, — значит, хотите взяться. Но, Аня, разве бывает, чтобы на нужное дело не нашлось поддержки? Была бы энергия доказать и потребовать!
Аня посмотрела на него и нехотя улыбнулась:
— Может быть. И все-таки я не возьмусь, я инженер, я хочу на производство…
— А решать все-таки буду я, — жестковато перебил Полозов. — В интересах цеха, товарищ инженер, не так ли?
Он тряхнул ее руку, потом поймал и тряхнул другую, сложил их вместе, сжал и отпустил.
— Взялись, Аня. Большое дело сделаете.
Аня пошла домой пешком, через Парк Победы.
После дневной оттепели к вечеру подморозило, мокрые ветви молодых деревцов обледенели и поблескивали в свете качающихся на ветру фонарей. Дорожки стали скользкими, а тонкий ледок, затянувший лужи, с хрустом оседал под ногой.
«Я дома. Я дома»,— всем существом ощущала Аня.
Она очень устала от множества впечатлений. Гулкие шумы еще звучали в ее ушах. Она еще чувствовала сухой, кисловатый запах цеха. Один за другим возникали перед нею люди, которые отныне будут ее товарищами, рассказы и объяснения, которые спутывались в ее мозгу, как она ни старалась их понять и запомнить. Перед глазами проходили на лету схваченные и не всегда понятные Ане черточки цехового быта — обрывки споров, история с Кешкой, какая-то ожесточенная перебранка Виктора Гаршина с другим цехом, когда он кричал в телефонную трубку, одновременно подмигивая тем, кто находился поблизости: «Как вы сделаете, меня не касается, хоть сами в печь полезайте, а чтоб завтра к утру все отгрузить!»
Каким чудом занесло на завод Виктора Гаршина? Снова — как тогда под Кенигсбергом — жизнь сталкивает ее с ним... Для чего?
У выхода из парка накатанная детьми ледяная полоска по краю дорожки так и манила. Аня разбежалась и боком, по-мальчишески расставив ноги, прокатилась по ней, чуть не упала, рассмеялась и широким вольным шагом направилась к дому.
— Товарищ Карцева! Товарищ Карцева!..
Щуплая фигурка метнулась к ней навстречу из глубины парадной. Аня пригляделась и узнала Кешку.
— Товарищ Карцева... Вы мамке не говорите... Я вам честное слово даю... Вы только мамке не рассказывайте... Я, честное слово…
— Да ты кто: Евдокии Павловны сын?
Кешка упорно загораживал ей дорогу.
— Не скажете? — настойчиво повторил он.
— Сегодня не скажу, а следующий раз обязательно скажу. Ты что ж, нарочно поджидал меня здесь?