— Хорошо. Подготовьтесь. Скажем, к завтрашнему вечеру.
— Исходить из того, чтобы закончить сборку четвертой турбины к первому октября?
— Обязательно.
— Так... — Гаршин поднялся и спросил со своей раздражающей простецкой манерой: — А вы в это действительно верите?
Немиров тоже встал, ему было неудобно смотреть иа Гаршина снизу вверх. Он все время чувствовал, что перед ним — Гаршин, инженер, имевший странное право говорить с ним не только как с директором. Перед этим человеком его сила должна была быть неоспоримой.
— Да, Виктор Павлович. И если моя уверенность не оправдается — попрошу отставку.
— В конце сентября? — с прежней дерзкой усмешкой спросил Гаршин.
— Думаю, что этого не придется делать ни в конце сентября, ни в октябре, — медленно сказал Немиров. — Потому что к первому октября мы турбины сдадим, чего бы это ни стоило мне… и вам.
Выдержав паузу, он добавил уже буднично, как директор подчиненному:
— Идите, Виктор Павлович. Завтра я вас вызову.
— Слушаюсь, — сказал Гаршин.
Когда дверь за ним закрылась, Григорий Петрович опустился в кресло и несколько минут отдыхал, прикрыв глаза. В голове промелькнула мысль — вот уж некстати вся эта история с Клавой! Но тут же он вспомнил Клаву такою, какой она была вчера впервые за все время их совместной жизни, и ему захотелось немедленно увидеть ее снова — увидеть и убедиться, что это правда.
Он небрежно скомкал и бросил в корзину забытое на столе заявление Гаршина и нажал кнопку звонка.
— Машину!
3
Ощущение полноты жизни с особой силой владело Аней в эти дни раннего лета, и непонятная размолвка с Алексеем, огорчая ее, все же не ослабляла, а, пожалуй, даже усиливала это чудесное ощущение.
Аня поверила Алексею сразу, всем сердцем, в садике возле Филармонии, и потом, когда они шли пешком через весь город, шли медленно, часто останавливаясь на пустынных набережных и в молчаливых переулках, названия которых они старались запомнить, потому что с этими маленькими, затерявшимися среди больших улиц, незнакомыми переулками связались воспоминания о слове, произнесенном одними губами, о поцелуе под сумрачными сводами старинной арки, о решении, которое не было высказано, но подразумевалось и чувствовалось обоими: мы будем вместе... Белая ночь трепетала над ними своим колдовским светом. Дома и деревья не отбрасывали теней, только под деревьями и в узких переулках было чуть темнее, а там, где дома расступались по сторонам канала, возникало блеклое сияние спокойно текущей воды. Звуки шагов скрадывались большой и таинственной тишиной. Даже знакомые улицы и набережные выглядели новыми и таинственными в этой тишине, в этом странном свете, в этом сонном безлюдье.
Алексей провел Аню мимо своего дома. Он сделал робкое движение, зовущее ее войти. Она ласково повернула его в другую сторону, и они снова пошли вперед, и слишком быстро возник ее дом, ее подъезд, ее лестница.
— Ну, спите, — сказал Алексей, разогнув и согнув пальцы ее послушной руки. Он повернулся и пошел прочь, и звуки его удаляющихся шагов не скрадывались, а наполняли тишину отчетливым стуком. Аня послушала, прижала к щеке пальцы, которые он только что старательно разгибал и сгибал. Счастливая, поднялась к себе. Утром — после слишком короткого сна — проснулась с блаженной мыслью: «Мы сейчас увидимся».
А наутро встретились так, будто и не было вчерашнего вечера, будто и не сказал он тех слов в садике у Филармонии, будто не целовал ее — будто все это только пригрезилось, а вот наяву: два товарища, два инженера, два члена партбюро встретились в цехе, на ходу поздоровались и разошлись. Потом, часом позже, столкнулись у дверей партбюро, глянули друг на друга вопросительно и смущенно, вошли и начали обсуждать с Воробьевым и друг с другом всякие очередные дела. Аня рассказала о выставке «Учителя и ученики», которую она затеяла в техническом кабинете. Полозов одобрил ее план, а потом начал дополнять его, и Воробьев тоже начал дополнять. Аня шутливо охнула, а Полозов сказал, что совсем не обязательно все делать самой, и упрекнул ее, что она с комсомольцами возится как с младенцами, а работать не приучает. Это было несправедливо. Аня сердито возразила Полозову. Алексей отшутился:
— Критики не любите, дорогой культпроп!
Тут его вызвали в цех, и в этот день они больше не встретились. Аня задержалась на работе допоздна, отчасти оттого, что начала готовить выставку, отчасти оттого, что надеялась уйти вместе с Алексеем. Когда она уходила, Алексей был на сборке. Еще несколько дней назад Аня запросто подошла бы к нему, сейчас она отвела взгляд и торопливо прошла мимо. Он не догнал ее, хотя она шла по двору очень медленно.
Так и потянулись дни: деловые встречи, споры, иногда — вопросительный взгляд украдкой, иногда — пожатие руки. Однажды ей показалось, что Алексей нарочно ходит мимо технического кабинета и громко говорит с кем-то, чтобы она услыхала его голос. Но Аня была обижена тем, что он столько дней не пытался добиться встречи с нею; она не вышла на голос и не подняла головы, когда он прошел мимо приоткрытой двери. Спустя полчаса она заторопилась домой, но Алексея уже не было.
Бригада «косых стыков» собиралась то в цехе, то у Воловика, и каждый раз Аня надеялась, что ей удастся уйти вдвоем с Алексеем, но Шикин непременно увязывался провожать ее, и они шли втроем — она посередине, Алексей и Шикин по бокам. Аня со злости молчала, Алексей тоже, а Шикин старался вести разговор, но у него ничего не получалось.
В воскресенье вечером они все-таки встретились — оба захотели погулять перед сном и одновременно оказались в маленьком переулке со старинной сводчатой аркой на углу. И вышло так, будто и не прошло больше недели с последней встречи, будто только вчера, влюбленные и притихшие, они ходили тут, целовалась под этой аркой и поняли, что друг без друга им не жить. Было уже поздно, и ночь была не белой, не летней, а почти осенней оттого, что небо заволокло тучами и ветер сгибал деревья на набережной и рябил темную воду, — в сумерках этой ночи они снова прошли мимо его дома, и Аня спросила, в какой квартире он живет, а Полозов ответил:
— Зачем вам? Вы же не хотите зайти ко мне.
— А вдруг когда-нибудь зайду?
Он пожал плечами, но все-таки назвал номер квартиры — 38.
И опять они слишком быстро оказались возле ее дома, и Алексей ушел так же поспешно, как прошлый раз, но шаги его растворились в шуме хлынувшего дождя. Аня поднялась к себе, распахнула окно и долго стояла в темноте, радуясь брызгам влаги, освежавшим лицо и руки. «Почему я не позвала его к себе? — удивлялась она. — Почему я не пошла к нему? Ведь я люблю его».
Если бы она знала, что он живет один, она сейчас побежала бы прямо к тому дому, нашла бы квартиру № 38 и с порога протянула бы ему руки. Настолько несомненно было, что они нужны друг другу. Настолько нелепыми казались ей какие бы то ни было условности.
А на следующий день она заметила, что Алексей избегает ее. Почему? Что он вообразил? Или... что его оттолкнуло?
На заседании партбюро они всегда сидели рядом, у них были свои излюбленные места по двум сторонам столика, на котором лежали подшивки газет. На очередном заседании Алексей сел в другом конце комнаты. Аня несколько раз ловила на себе его задумчивый взгляд, но он сразу отводил глаза и сурово сжимал губы.
А дни были напряженные, перегруженные заботами, — цех готовился к сдаче второй турбины и одновременно заканчивал новое автоматическое регулирование для первой. В начале июля обе машины предстояло отправить в Краснознаменск на монтаж.
Полозов почти не уходил из цеха. И Аня задерживалась в цехе с каждым днем все дольше. Вторая и третья смены пополнялись. На днях ожидались новые станки, их надо было с первого дня обеспечить квалифицированными рабочими. Каждый обучающийся был у Ани на учете. Аня волновалась за каждого, кто сдавал пробу на повышение разряда, а когда один из учеников от волнения запорол работу, была расстроена не меньше, чем он сам.
Как ни занимали ее отношения с Алексеем, времени для них просто не оставалось. И только при встречах с ним, по дороге домой и перед тем как заснуть, она с недоумением повторяла: ну что же это? Почему? Горечи не было, в глубине души она ни на минуту не переставала верить в то, что они оба любят и что врозь им не быть. Вот только бы вытянуть эти трудные дни...