— Так что ж у вас стряслось недоброе? — спросила Ганна.
Не отвечая, Алексей позвал:
— Анна Михайловна!
Карцева рванулась на зов, но Алексей сухо приказал немедленно заказать плакат — обращение к работникам термического цеха, чтоб все знали, какую беду принес их брак общему делу выпуска турбины.
— И к утру чтоб плакат был выставлен у проходной!
Затем он повел краснознаменцев к брошенной, уже никому не нужной втулке, показал трещинки на металле и объяснил, как они опасны и как недопустим малейший брак на такой ответственной машине.
Один из делегатов сочувственно сказал:
— Да, сложное у вас дело.
А Ганна Поруценко совсем по-женски мягко добавила:
— Та вы не переживайте... Хто работал, тот знает — во всяком деле заминки случаются.
— Переживай не переживай, — уже с улыбкой сказал Полозов, — а сдача турбины дня на два-три задержится. Для вас это значения не имеет, а цеху тяжело. Срываем план.
Он чувствовал облегчение оттого, что неприятное объяснение осталось позади, и совершенно не знал, что ему теперь делать с гостями. Но гости и тут догадались: вы уж попросту, по-дружески скажите, если вам сейчас некогда, — мы ж понимаем!
— Мне действительно некогда, — признался Полозов, — но свободные люди у нас есть. Виктор Павлович! — не без злорадства позвал он. — Знакомьтесь с нашими гостями и проведите их, пожалуйста, по цеху. Покажите, расскажите, с людьми познакомьте.
Гаршин подошел надутый, неохотно начал здороваться.
— Веселей, веселей, Виктор Павлович, — посоветовал Полозов, — не первая и не последняя у нас заминка, что уж нос вешать!
И, передав заботу о гостях Гаршину, пошел заниматься тем, что сейчас было важнее всего, — втулкой.
Никогда еще он не испытывал такого странного чувства, идя по родному цеху, мимо десятков знакомых людей. Он уловил несколько восхищенных взглядов, устремленных на него, — но больше было взглядов угрюмых и недоброжелательных. Те самые люди, что недавно с насмешкой и осуждением следили за подменой одного ротора другим, что одобрительно перешептывались, когда он попросил Любимова повторить приказание, — те же люди сейчас смотрели на него с досадой. Ну кто тебя просил вмешиваться? — как бы говорили они. — Не ты отвечаешь — не тебе и краснеть. А вот теперь всем нам неприятность, и перед гостями приходится глаза опускать, вместо того чтобы принимать поздравления, и по итогам июня мы окажемся на последнем месте. Не мог ты, что ли, уйти на время, если уж ты такой принципиальный? Ведь вот Воробьев не вмешался же...
А Воробьев спешил навстречу Полозову. Вид у него был пристыженный и решительный. Он сам себе не прощал той скверной минуты, когда не посмел вмешаться так, как это сделал Полозов. Теперь он видел, что за ним следят десятки глаз, что всем интересно и важно, как встретятся Полозов и Воробьев. Он подумал даже, что следовало бы громко сказать какие-то веские слова одобрения, которые будут услышаны и, конечно, быстро разнесутся по цеху. Но он не умел нарочно придумывать подходящие слова и сделал то, что сделал бы и наедине с Полозовым, — крепко пожал его руку и шепнул:
— Молодец.
— Молодцами будем, когда турбину сдадим, — обрадованно сказал Полозов. — Что там со втулкой, Яков Андреич?
— Со втулкой налаживается, Алексей Алексеевич, — ответил Воробьев, и оба пошли заниматься делом, потому что обоим было сейчас не до рассуждений.
7
Аня Карцева ползала на коленях по холсту, краской заливая буквы: «Термисты! По вашей вине...» — и припоминала все то же, все то же — она бросилась к Алексею с этой нелепой, постыдной просьбой, а он с презрением оттолкнул ее руку и крикнул: «Совести у вас нет!»
Как он должен теперь презирать ее — он, который вел себя благородно и честно! Какой ничтожной казалась она самой себе, вспоминая, как хорош был Алексей — там, у станка, с Гаршиным и Любимовым, и с краснознаменцами, и позднее — с директором.
Немиров пришел в цех улыбающийся, оживленный, еще ничего не зная о случившемся, — должно быть, хотел приветствовать гостей и вместе с ними полюбоваться балансировкой ротора.
— Почему мне не доложили? — минуту спустя кричал он Полозову. — Где начальник цеха? Немедленно позовите его сюда! Черт знает что, отменили — и в кусты!
Алексей сдержанно сказал:
— Георгий Семенович к вам, наверное, и пошел. А командование в цехе передал мне.
Директор фыркнул и начал недоброжелательно и придирчиво расспрашивать, что предпринято для изготовления новой втулки. Предложение Пакулина, видимо, обрадовало его, но он был слишком раздосадован, чтобы высказать одобрение чему бы то ни было. В середине разговора он вдруг заметил в дальнем углу цеха непонятную ему возню с ротором первой турбины — ротор снова устанавливали на стойки.
— А там что такое?
Гаршин выдвинулся вперед и не без злорадства объяснил:
— Георгий Семенович нашел возможным... чтоб избежать срыва плана... временно... Но товарищ Полозов воспротивился. Из принципиальных соображений.
Директор промолчал, но всем показалось, что с его губ слетело ругательство. Борьба чувств ясно отражалась на его лице, и всем было понятно, что это не сулит ничего доброго заместителю начальника цеха. С минуту длилось тягостное молчание. Наконец Григорий Петрович произнес сдавленным от злости голосом:
— Обманывать государство никому не позволено, и заместитель начальника цеха поступил правильно.
Он с ненавистью взглянул на Полозова и приказал:
— Разыщите и приведите ко мне Любимова!
Не обращая больше внимания ни на Полозова, ни на Гаршина, он направился к гостям и дружеским жестом пригласил их вместе продолжить осмотр цеха.
Гаршин ринулся за директором и гостями, а Полозов постоял, кусая губы, и побрел к телефону.
Вспоминая, каким одиноким он выглядел в ту минуту, Аня не понимала, как она могла остаться в стороне, почему она тогда не побежала за ним следом, не сказала: ты прав! Не сказала: люблю больше, чем когда бы то ни было! Если можешь — прости.
Она вздрогнула, услыхав шаги. Неужели Алексей?
Но это был Диденко.
Аня встала, чтобы он мог прочитать текст обращения.
— Сама придумала? — спросил Диденко, одобрив текст.
— Да. Полозов велел выставить к утру.
— Что ж, правильно... — Он вздохнул и карандашом поправил неровно начерченную букву. — Д-да, — проговорил он, — вот как получилось... Значит, если бы не Полозов, вы все так и пошли бы на жульничество?
— Не знаю, как все. Я, Николай Гаврилович, во всяком случае виновата и смягчать свою вину не хочу. Сгоряча я даже не подумала, жульничество это или просто... Ну, не хотелось этого, провала, ведь теперь цех…
Диденко взял кисть, обмакнул ее в банку с краской и ловко выкрасил одну букву.
— Д-да, — снова протянул он. — Завтра термисты с утра зашевелятся. Пожалуй, брака от них вы больше не получите. А как думаешь, товарищ Карцева, если бы ротор сегодня подменили — могли бы пристыдить термистов таким плакатом? Зато как оживились бы все те, кто непрочь прикинуть процентик выполнения да кто хлопочет о своей славе больше, чем о деле!
Аня отобрала у него кисть, так как кисть повисла в воздухе и краска капала на холст. Заливая букву, она сказала:
— Я ведь понимаю, Николай Гаврилович.
И немного погодя спросила:
— Полозов в цехе?
— Полозова я домой отправил. В порядке партийной дисциплины. Со втулкой все работы налажены. Ефим Кузьмич присмотрит. А Полозову теперь покрутиться придется немало. Любимов-то слег.
— Слег?!
— Ага. Звонили ему, жена говорит — сердце. Знаешь, есть такой хороший способ уйти от ответственности: в кроватку и полотенце на голову — умираю! А по-моему, — с гневом добавил Диденко, — по-моему, если что случилось и ты виноват или, наоборот, прав, но не признан, — сперва додерись, исправь, ответь, а потом и в кроватку можно.