Положив трубку на рычаг, Немиров рассмеялся про себя. Можно сказать заранее что «тихо и плавно» завтрашнее заседание не пройдет, — Любимову, во всяком случае, придется выслушать много крепких слов.
Немиров очень не любил, чтобы его критиковали, но для своих подчиненных считал критику весьма полезной: протрут их с песочком — они и заблестят, как новенькие.
6
Директор завода пришел на заседание партбюро с активом не один, а с главным конструктором турбин Котельниковым.
Худой, долговязый, с густой шапкой черных спутанных волос, уже тронутых сединой, в неизменной черной сатиновой спецовке, из-под которой выглядывал накрахмаленный воротничок и щегольской узел яркого галстука, Котельников не пошел вслед за директором к столу, где для них предупредительно освободили стулья, а остановился у дверей, снял очки, всех обвел острым взглядом и добродушно сказал:
— Ну, здравствуйте, кого не видал.
Котельникову со всех сторон улыбались, все тянулись поздороваться с ним, каждому хотелось усадить его рядом с собою, а он шутливо разводил руками, не зная, кому отдать предпочтение. Наконец выбрал:
— Ладно, я уж к начальству прибьюсь.
И подсел на скамью у стены, где собрались начальники участков и мастера.
Котельников был здесь своим человеком: до того как в конструкторском бюро создалась партийная организация, его много лет избирали членом партийного бюро турбинного цеха, да и теперь связь с цехом у него была повседневная и крепкая. Но в то же время он был здесь уже посторонним, гостем, и его присутствие, так же как присутствие директора, придавало нынешнему заседанию особую значительность.
Партийное бюро уже начало обсуждать первый вопрос — прием в партию, — а народ прибывал и прибывал. Все места были давно заняты, и вновь приходящие оставались у дверей.
Принимали в кандидаты партии Николая Пакулина, бригадира комсомольско-молодежной бригады, завоевавшей в прошлом месяце общезаводское первенство.
Немиров спросил, заинтересованно разглядывая юношу:
— Учитесь?
— А как же? — свободно ответил Николай, успевший справиться с волнением первых минут благодаря общему явному доброжелательству. — Учусь в вечернем техникуме. На пятерки и четверки.
— Он на этот счет молодец! — раздались голоса. — С него пример брать надо.
Немиров неожиданно растрогался: давно ли он сам был вот таким же пареньком, старательным и упрямым...
— Петр Петрович Пакулин не родственник тебе? — спросил он, желая проверить свою догадку о том, что такие юноши вырастают в кадровых заводских семьях, с детства приучаясь любить завод.
Среди присутствующих прошло какое-то движение.
— Родственник, — еле слышно сказал Николай.
Руководивший заседанием Ефим Кузьмич Клементьев торопливо подытожил обсуждение:
— Что ж, видимо, все согласны. Хороший будет коммунист, сумеет быть ведущим и в производстве и в учебе. И комсомолец активный... — Он хотел объявить голосование, но вдруг вспомнил что-то и покачал головой. — Вот только одно, Коля. Есть у тебя в бригаде такой беспартийный парень, Аркадий Ступин? Этакий «ухарь-купец, удалой молодец». Есть?
— Есть, — смущенно сказал Николай.
— А почему не учится? Почему в общежитии про него дурная слава? Почему в комсомол не вступает, а в «забегаловках» первый гость?.. Вот, Николай, принимаем тебя в партию и даем напутствие: теперь за каждого своего Аркадия ты вдвойне отвечаешь, не только за показатели на производстве — за душу человеческую, понял?
Полагалось голосовать членам партийного бюро, но за прием Николая Пакулина всем было приятно поднять руки, и Клементьев не стал возражать.
— Единогласно, — с удовольствием сказал он. — Поздравляю тебя, Коля. Можешь остаться. Вопрос важный, и тебя касается. Товарищи, у кого места нет, быстренько тащите стулья и табуреты, в соседних комнатах найдете...
В это время луч солнца, пробив облака, добрался до присевшего на трубу парового отопления Николая Пакулина. Николай обрадованно подставил лицо навстречу солнышку, но тут же вспомнил, где находится, смутился и насупился, готовясь слушать доклад.
Тихо вошел запоздавший Диденко и запросто уселся на подоконнике, за спиною Любимова.
Любимов, нервничая, просматривал свои заметки. В турбинном производстве он работал много лет и любил его. И если теперь он нервничал и порой хотел уйти на преподавательскую работу, виновато было не самое производство, а люди с их беспокойными характерами, общественными требованиями и неуемным стремлением к переменам. Любимов умел ладить с рабочими, знал, чего можно потребовать от квалифицированного человека, и умел требовать властно, но без нажима. Во время войны, работая на Урале, Любимов вступил в партию и понимал необходимость тесного взаимодействия с партийной организацией. Приехав сюда, он порадовался, что секретарем партбюро работает Ефим Кузьмич, старый производственник и к тому же доброжелательный, хорошей души человек. Ладить с ним было естественно и необременительно. Труднее оказалось поладить со своим заместителем инженером Полозовым. Для Полозова не было ничего раз навсегда установленного, к любой задаче он подходил критически — нельзя ли выполнить ее по-новому? И это было бы хорошо, если бы не пылкая настойчивость Полозова и не его привычка превращать внутренние вопросы администрации в вопросы общественные. Кроме того, в цехе появилось очень много молодежи, которой Любимов не решался доверять. Появились и люди, прошедшие «огонь и воду» на войне, требовательные и чувствующие себя хозяевами всего и вся, — такие, как Яков Воробьев. Любимов отдавал должное способностям Воробьева и охотно поручал ему работы, требующие безукоризненного выполнения, но побаивался его: на собраниях короткие умные выступления Воробьева всегда служили «бродилом» для развертывания самокритики.
Вот и сегодня Воробьев сидел подтянутый, серьезный, положив перед собою записную книжку, и слушал внимательнее всех, изредка что-то записывая. Плавно развивая свою мысль, Любимов ощущал как помеху его настороженно-критическое внимание.
Основная мысль доклада сводилась к тому, что производство — планомерный процесс со взаимно обусловленными и взаимно связанными сторонами, и первейшая задача цеха — так построить и наладить по всем линиям этот процесс, чтобы все части «притерлись» друг к другу и работали с четкостью исправного механизма. Для этого и намечен (тут Любимов выпятил роль Виктора Павловича Гаршина, скромно оговорив лишь свое участие) генеральный план развития цеха, таящий огромные и поистине блестящие перспективы.
— Товарищ Немиров простит меня за некоторую болтливость, но я хочу порадовать партийный актив небольшим сообщением, не подлежащим пока оглашению, — сказал Любимов и, понизив голос, сообщил о том, как хорошо встречен план в министерстве, как министр в часовой беседе одобрил план и обещал провести соответствующие ассигнования.
Это сообщение всех оживило. А Любимов с увлечением рассказывал сущность плана и перечислял его отдельные, наиболее выразительные подробности.
— Ох, здорово! — воскликнула Катя Смолкина.
Немолодая, сухощавая, с живыми, молодыми глазами на узком, прорезанном энергичными морщинками лице, Смолкина была одним из наиболее известных людей турбинного цеха. Организатор и душа фронтовых бригад ремонтников в дни блокады, а теперь стахановка-многостаночница и председатель цехкома, Смолкина славилась и работой, и общественной активностью, и прямым, веселым, увлекающимся характером. Сейчас она была увлечена, пожалуй, больше всех или наравне с Николаем Пакулиным, который, казалось, уже видел преображенный до неузнаваемости цех.
— Ассигнования на какой год обещают? — негромко спросил сидевший рядом с ним Воробьев.
Любимов не расслышал вопроса или не захотел сбиваться с мысли ради ответа. Но Алексей Полозов внятно сказал: