— Я очень боялся, что солнце уйдет до того, как я приведу тебя, — сказал Алексей, отгибая проволоку на горлышке бутылки. — Так было задумано, чтоб солнце. Я ужасно боялся, что ты опоздаешь... — И, после паузы: — Я боялся, что ты вдруг пожалеешь.
— Я никогда не пожалею!
Они помолчали, глядя друг на друга, потом он сказал со своей шутливой интонацией:
— Подводить итоги будем через двадцать пять лет, или когда там золотая свадьба, ты говорила? Если пробка не выстрелит в потолок, это будет с ее стороны безобразием.
Пробка выстрелила.
Пена на шампанском опадала, золотистые пузырьки резво бежали вверх.
Аня взяла бокал и потянулась чокнуться с Алексеем.
— Погоди, я должен сказать за что. За то, что ты меня научила понимать, что это должен быть праздник, и беречь его, и... ну, в общем, за тебя, Аня!
— За нас, Алеша.
— А я уже не отделяю. Они выпили до дна, стоя.
— Почему я должен сидеть где-то за тридевять земель от тебя? Я сяду рядом, можно? И ты должна есть, — это все куплено для тебя, я ужасно старался. Когда я пошел, я вдруг понял, что совсем не знаю, что ты любишь.
Ей хотелось сказать: тебя. Она не стыдилась сказать это, но она была так взволнована, что слова не выговаривались.
— Смотри, Аня, этот луч подбирается к тебе. Я так и представлял себе, что посажу тебя вот тут и солнце будет до тебя добираться.
Они не заметили, дотянулось ли солнце до опустевшего стула и как оно ушло из комнаты.
— Знаешь, Алеша, у меня такое чувство, будто нет ничего-ничего, кроме тебя, меня и этой комнаты.
— С тех пор как здесь водрузился этот твой шкаф, комната стала неузнаваемо солидной. Видно, что здесь живут почтенные супруги, верно?
Они потратили половину воскресного дня на то, чтобы перевезти Анины вещи и устроиться. Алексей отдавался этому делу со всем пылом, заботился о том, чтобы у Ани был свой рабочий стол и чтобы свет из окна падал правильно, мечтал обменять их комнаты на отдельную квартиру в новом доме... Аня беспечно улыбалась, ей казалось, что ничего не нужно и все удобно, раз Алексей тут, с нею.
— Знаешь, мне очень странно, что завтра утром я приду в цех — и те же люди, те же разговоры, все такое же, как всегда.
— А оно будет не такое. Мне сейчас кажется, что все мне будет легко, все будет удаваться.
— Алеша... говорят, самые сильные чувства проходят. Ты в это веришь?
— А, что они все понимают!
Она легко поверила, — ничего не понимают. Разве она сама понимала еще вчера, какою может быть любовь? И какою может быть настоящая близость, когда, как бы ни были различны два человека, мысли их текут вместе, сливаются, дополняют одна другую, и не вспомнить, кто о чем подумал первый и чья мысль стала общей?
Их речи были отрывисты, вольно перескакивали с одного на другое и все же связны, потому что охватывали весь мир их чувств и интересов. Вся их жизнь была тут, вместе с ними, все заботы, вне которых они себя не мыслили; только заботы стали прекрасны и легки оттого, что ощущались двоими и делились на двоих. И Аня порой сама заговаривала о том, что неделю назад хотела начисто забыть в день своего праздника, потому что все это было — Алексей, его жизнь, его усилия и мечты.
Приготавливая к утру свое рабочее платье, Аня задумалась над ним. За эти сутки так переменились ее отношения с Алексеем и она сама так переменилась, — как прийти к людям такой же, как всегда, входить в кабинет начальника цеха как чужая... как укрыть от людских глаз, что ты счастлива?
— А мы завтра же всем скажем, — поняв ее мысли, заявил Алексей.
Ее обрадовало это, но потом пришли сомнения — он начальник, они вместе работают...
— Неудобно будет?
— Неудобно только тем, у кого совесть нечиста.
В середине ночи им показалось, что они обязательно проспят.
— Давай совсем не спать.
— Давай.
Она проснулась как от толчка, — совсем не потому, что пора было вставать, нет, — во сне она все вспомнила и испугалась, что это только приснилось.
Это не приснилось. Ясный свет раннего, погожего утра вливался в комнату — в ее новую комнату, где ей жить и беречь свое счастье. Через час надо вставать к обычному трудовому дню, — только какой же обычный их первый общий день! Она осторожно повернула голову и увидела Алексея — спокойно спящего человека, слегка улыбающегося сжатыми губами. Она на миг прильнула щекой к его захолодевшему плечу и сразу отодвинулась, потому что ей захотелось разбудить его и жалко было прервать его сон.
17
Расчетную книжку, раскрытую на последнем платеже, Кешка положил на подушку, — пусть мать придет и сама увидит. Он ничего не скажет ей — вот еще, хвастать! — она и так поймет, что значит такая получка. У него раньше и половины не бывало!
Засунув в авоську чистое белье, туфли и на всякий случай теплый платок, он вприпрыжку спустился по лестнице, но во дворе подтянулся, расправил плечи и пошел неторопливо, слегка вразвалку, как ходят взрослые парни, которым наплевать на окружающих.
До двух оставалось около часу. Он зашел в магазин и купил барбарисок, одну заложил за щеку, остальные старательно завернул и спрятал в карман — к чаю, пусть увидит, как у него поставлено хозяйство. Пусть спросит ребят, кормил ли он их. Что они ему до смерти надоели, это другое дело. Вернется мать — он и смотреть на них не захочет. Дышать легче, когда подумаешь, что завтра уже не надо бежать в магазин, варить суп, чистить картошку, мыть посуду и отчитывать братишек то за одно, то за другое. Но сегодня обед готов, и неплохой обед: он бухнул в кастрюлю целый килограмм мяса и две связки корешков, — знай наших!
На площадке между двумя домами ребята играли в футбол. По-настоящему играли, честь честью. Парни в обеих командах были рослые, только один из нападающих у левых был маленький, но, видно, очень ловкий — ишь как здорово обводит!
Кешка растолкал мелкоту, теснившуюся по краю поля, и мигом оценил обстановку. Команда слева сильнее, у нее могучий вратарь. И нападение у них сильное. Кроме маленького, еще вон тот парень в голубой футболке...
Парень ударил так, что мяч чуть не прорвал сетку. Вот это удар! Пушечный удар!
Кешку пленил и удар и сам парень — видать, силен! — и его футболка, ярко-голубая, с белым воротником и шнуровкой на груди. А почему бы из следующей получки не купить себе такую же? Надо прицениться. Ботинки он купил, и как раз вовремя, старые уже и чинить не брались. Купил бутсы, — это, конечно, не ахти что, зато бутсы прочнее, и удобно играть в футбол. А к осени он купит настоящие ботинки, желтые, как у Аркадия. Очень свободно, пойдет и купит. Точно такие же. Хороший парень Аркадий! Силач, красавец. И бригадир толковый. Покрикивать любит, это уж ничего не скажешь. Николай Пакулин — тот поспокойней и повежливей. А чья возьмёт — еще видно будет! Как сказал вчера Аркадий? «Держись орлом, Кешка, первыми в цехе будем!» И очень свободно: подналяжем и выйдем на первое место. Навеки, что ли Пакулин первенство захватил? У него теперь и ребята похуже. Когда-то отмахивался, как от чумного, от Кешки Степанова, а теперь Сеньку взял... Ну какой толк может быть от Сеньки?
А здорово будет выйти на первое место...
Может статься, придет день, и Полозов скажет: а почему Иннокентия Степанова не выдвигают? Давайте-ка его бригадиром образцовой молодежной. Почему бы нет? Аркадий обещает к зиме на пятый разряд подтянуть. Он заявил: четвертого разряда у нас быть не должно, и без среднего образования тоже быть не должно. Вот насчет вечерней школы — это он зря. Опять сидеть за партой и бубнить всякую тощищу. В равнобедренном треугольнике биссектриса угла при вершине... пестики, тычинки... однодольные и двудольные... изложение-переложение о Муму и глухонемом Герасиме... Государство Урарту, Иван Калита, Пунические войны... Ой, скукота! Аркадий говорит: от этого никуда не уйдешь, Кеша, что нужно, то нужно, давай без лишних разговоров.