— А на «Красном турбостроителе» кто?
Технический секретарь равнодушно дал справку:
— На «Красном турбостроителе»? Директор — Немиров, парторг — Диденко.
Все новые. Да и как могло быть иначе после стольких лет? А она возвращается к исходной точке.
О какой, собственно, основной профессии она говорила там, на дальневосточном строительстве? Что она может предъявить здесь людям, которые ее не помнят, не знают, людям, которые ушли далеко вперед? Диплом турбостроителя, не подкрепленный последующей практической работой? «Мой отец и мой муж выросли и работали на заводе», — этим можно поделиться с друзьями, а не хвастать перед незнакомыми. «Я хочу...» Но это уж совсем не довод!
Она мысленно внушала себе устами какого-то строгого и объективного человека: «Какой же вы турбинщик, товарищ Карцева? Всю войну были военным инженером, потом строителем. Мы вас пошлем на стройку домов или, скажем, в ремстройконтору».
— Товарищ! Товарищ! Ваша очередь. Что же вы? Она вскочила и растерянно, не успев подготовиться к предстоящему разговору, вошла в кабинет секретаря райкома.
Раскатов вежливо поднялся ей навстречу. Молодой. Чисто выбритое, свежее лицо. Очень яркие глаза, выражающие ум острый и, пожалуй, насмешливый. Вот это и есть тот строгий и объективный человек, который сейчас скажет ей беспощадно-правильные слова.
— Садитесь. Что у вас?
— Я приехала с Дальнего Востока,— с усилием начала Аня и, решив, что объяснения ничему не помогут, сразу выпалила: — Хочу на «Красный турбостроитель», в свой цех. Турбинный.
— Правильно хотите. — Раскатов протянул руку за ее партийным билетом, бегло просмотрел его. — Специальность есть?
— Есть, но у меня положение сложное, — краснея, быстро заговорила Аня. — Я кончила институт незадолго до войны, по существу только начала специализироваться по турбинам, попала на завод перед самой войной. Осень и зиму была на ремонте танков, в противовоздушной охране завода. Потом в армии. Потом...
Теперь Раскатов просматривал ее документы. Вот он покачал головой:
— Однако после демобилизации вы не очень торопились домой.
— Так пришлось, — сказала Аня.
Ей живо вспомнились дни перед демобилизацией, горячка нетерпения, торопливые сборы в долгий путь... И разговор в обкоме, где ей сказали с дружеской прямотой: «Все понимаем, товарищ Карцева, и все-таки просим — помогите. Останьтесь хоть на полгода. Вы же видите сами: нужно». Она видела: нужно. Сама себя обманывала: шесть месяцев пролетят быстро. В глубине души она уже тогда понимала, что месяцы обернутся годами, что в разгар стройки ей невозможно будет уйти, не довершив дела...
— Я не могла поступить иначе.
Раскатов поглядел на нее очень внимательно и вдруг спросил:
— Площадь у вас есть?
Она не сразу поняла вопрос.
— Ах, жилплощадь... Да, комната была забронирована. В заводском доме.
— Семья?
— Нет. Я одна.
— Совсем одна?
Он был слишком молод, чтобы понять, как это больно — быть совсем одной. Сжав губы, она не ответила.
— Так... — пробормотал он, вглядываясь в ее посуровевшее лицо. — Значит, вся сложность в том, что подзабыли турбины...
Он взял телефонную трубку, заговорил негромко, голосом человека, уверенного в том, что его слушают внимательно:
— Григорий Петрович? Раскатов говорит. Как у вас сегодня с турбиной? Ну-ну! На следующем бюро послушаем вас. Подробно, по узлам. А теперь вот что. К вам зайдет инженер... Карцева, Анна Михайловна. Ваш бывший работник. Турбинщик, но боится, что все перезабыла... Само собою, я так и сказал. Нагрузите ее как следует, ладно?.. Значит, понял?..
— Идите к директору завода, товарищ Карцева. И принимайтесь за работу. Что не помните — не стесняйтесь спрашивать. И помогите нам раскачать цех. Осваиваем новый тип турбины высокого давления. И осваиваем нелегко. Вы, наверно, знаете: цех был разрушен почти полностью. Только восстановили, подсобрали кадры да возобновили довоенное производство, и сразу — на высшую техническую ступень...
Видно было, что трудная техническая задача увлекает его и возбуждает в нем гордость. Не спрашивая, Аня уже знала, что он инженер, выдвинутый партией на партийную работу, что на заводах он чувствует себя «дома». И она спросила его, как инженера, об особенностях новой трубины. Он живо перечислил основные данные — давление, температуру, мощность, — попутно приглядываясь к Ане.
— Но таких машин еще никогда не выпускали! — восхищенно и растерянно проговорила она. — Параметры небывалые!..
Он удовлетворенно улыбнулся:
— Так ведь и во всей промышленности после войны. Техника шагнула далеко вперед, а темпы стали намного выше довоенных. Следили?
По острому вниманию Раскатова она поняла, что он еще раз проверяет ее.
— Настолько, насколько удавалось.
— Основную задачу ленинградской промышленности знаете?
— Технический прогресс? — быстро отозвалась Аня. — Конечно, читала. Мне это показалось естественным при наших кадрах и уровне технической культуры.
Раскатов поморщился.
— Только не думайте, что все это лежит готовеньким, — предупредил он. — И насчет кадров... старых-то осталось дай бог одна четвертая часть. И они должны в кратчайший срок передать свой опыт и культуру новичкам. Учеба идет на ходу, потому что мы должны не только освоить выпуск технически передовых изделий, но выпускать их много и быстро, очень много и очень быстро, — народное-то хозяйство ждет, требует. Взять хотя бы турбины. Вы и на Дальнем Востоке насмотрелись, наверно, на строительство новых электростанций?
— Понимаю, — весело сказала Аня и встала. — Две большущие задачи сразу. Знаете, мне очень хочется скорее на завод.
Он тоже поднялся и дружески потряс ее руку:
— Новую турбину должны были закончить и испытать в этом месяце, но… В общем, вы попадете в самую горячку. На вас сразу навалятся. А вы не отбивайтесь, залезайте по уши.
Аня вышла из здания райкома и засмеялась. «Трусиха, — сама себе сказала она. — Навыдумывала!..»
Завод открылся издалека — громадина, возвышающаяся над всем районом кирпично-бурыми корпусами и закопченными трубами, Аня даже остановилась, таким он оказался милым сердцу.
Она вспоминала завод всегда в подробностях: участок сборки, где начала трудовую жизнь; полюбившихся ей людей, с которыми вместе работала и охраняла завод в часы воздушных налетов и обстрелов; цеховую столовую с голубыми стенами — там происходили все собрания и там однажды, в первые дни войны, она следила за тем, как самый родной человек в быстро движущейся очереди подходил к столику с растущим списком народного ополчения, подошел, нагнулся и твердо написал: П. Карцев... Вспоминались ей черные фронтовые осадные ночи, когда рабочие ремонтировали подбитые в боях, опаленные танки; ночные дежурства на крыше, когда чужие самолеты завывали в небе над самым заводом и то тут, то там вздымались огненные столбы взрывов и вспыхивали пожары, и видно было, как на зловещем свету суетятся люди, усмиряя пламя... Целые цехи тогда надолго замирали, превращались в обугленные коробки, обрушивались грудами камней и скрюченных металлических ферм. Эшелон за эшелоном уходили на восток, за Урал, увозя людей и станки. Казалось порою — конец заводу, конец. И только упрямая душа советского человека вопреки всему упорствовала в своей вере, в своем знании — нет, не конец! Не быть концу, не допустим!..
И вот он перед нею — громадный, невредимый, как будто и не вынесший трехлетней битвы.
Она узнавала каждый цех, каждый переулок между корпусами, каждый кран, выделяющийся на дымном небе. Только пристально вглядевшись, можно было обнаружить следы пережитого, но то были не развалины, не обгорелые остовы, а следы возродившего их великого труда: новые здания на месте разрушенных, розоватые пятна недавней кирпичной кладки на старых, побуревших стенах, светло-серые бетонные колонны рядом с более темными, покрытыми многолетней копотью.
Аня заторопилась, спотыкаясь на выбоинах тротуара и все-таки не отрывая глаз от завода.