Я был вынужден признать, что Золушку можно поменять на мальчика без потери основной сюжетной линии. Или принца – на принцессу. Но если все это правда, почему тогда писатели пишут только про мальчиков и девочек? Писатели – умные люди, они точно знают, что правда, а что нет.
Я слышал, как вечером вернулся Лев и они со Славой стали о чем-то нервно переговариваться. Наверное, обо мне.
Когда совсем стемнело, я все-таки вышел из комнаты. Было слышно, как в зале работает телевизор. Слава сидел там один.
Я остановился на пороге комнаты и посмотрел на экран телевизора. Мелькали кадры с мужчиной в крупных очках и строгом костюме; он выглядел очень грустным и смотрел на фотографию какого-то парня. А потом замелькали черно-белые кадры, будто фильм снимали лет сто назад.
Я медленно прошел в комнату и сел рядом со Славой, продолжая смотреть на экран.
– Почему ему грустно?
Слава, не ожидавший моего вопроса, даже сел прямее.
– Потому что его любимый человек умер.
– Тот парень на фотографии? – Спросив это, я улыбнулся. Чуть-чуть.
Слава тоже чуть-чуть улыбнулся. И сказал:
– Да.
– Он теперь там же, где моя мама?
– Да, наверное.
– Может, они подружатся.
Слава откинулся на спинку дивана и притянул меня к себе. Я лег затылком ему на грудь, и мы молчали до конца фильма.
Супермен
Лев не любил никаких проявлений чувств, и особенно ему не нравилось делать это при «зрителях». И если проявлять чувства на улице не приходило в голову никому из них двоих, то дома Слава то и дело демонстрировал мне степень своей любви ко Льву. А Лев демонстрировал степень нежелательности таких действий, уворачиваясь от поцелуев, как Спайдермен.
Наблюдая за этим, я чувствовал, как в моей голове что-то трещит. Сейчас я думаю, что это был шаблон. Раньше, вживую, я ничего такого не видел. Я только видел, как ужасно неприятно и слюняво целуются в фильмах, и думал, что никогда в жизни не буду ничем таким заниматься.
Слава и Лев долго не могли прийти к единому мнению на этот счет. Закрывали двери и начинали выяснять, кто прав, кто виноват (и еще раз, взрослые: не существует таких межкомнатных дверей, способных изолировать ребенка от ваших суперсекретных разговоров!). Так что я все слышал и, конечно, переживал, чувствуя себя причиной какого-то раскола между ними.
– Ребенок должен видеть, что люди в одной семье любят друг друга и могут это друг другу показать, – говорил Слава. – Иначе он сам никогда не научится проявлять чувства.
– Ну, наверное, его надо учить не на таких примерах. – Лев говорил намного тише, чем Слава, и к нему надо было усиленно прислушиваться.
– А чем мы плохой пример?
– А ты не понимаешь? Там, на улице, другой мир, не тот, который мы тут вокруг него создали. Он пойдет в школу и узнает, что реальная жизнь сильно отличается от его жизни с нами. Больше никто так не живет.
– Реальная жизнь? А мы что, нереальны?
Слава говорил настойчиво, с нажимом. Лев – будто бы защищаясь.
– Ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать…
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – соглашался Слава. – Я не понимаю, почему ты это говоришь. Ты собирался всю жизнь играть в друзей?
– Ничего я не собирался, – раздражался Лев. – Я и жить с ребенком не собирался.
Стало тихо. Скрипнул стул.
Наверное, то, что я тогда почувствовал, можно сравнить с мыслями ребенка, который узнал, что должен был стать абортом. Они меня не хотели.
Я заплакал. Тихонько, чтобы не привлекать внимания.
После тишины, продлившейся больше вечности, Слава наконец произнес:
– Семья – это то, что с тобой навсегда. Вещи, красота, партнеры пришли и ушли, а семья никогда не уйдет. Он – моя семья. Если ты не планировал быть ее частью, то я тебя не держу.
– Планировал, я не это имел в виду! – быстро ответил Лев.
Шаги зазвучали ближе, и я метнулся к коробке с игрушками – делать вид, что упоительно играю и ничего, совсем ничего, вот даже чуть-чуть, не слышал.
Уже открыв дверь комнаты, Слава обернулся на пороге и сказал:
– Тогда я больше не хочу этого слышать.
Они не разговаривали до вечера, а у меня не очень получалось чем-то себя занять. Я не понял слова про мир и про реальность, и у меня не было ни малейших догадок о том, что они значат. Непонимание тревожило еще больше, а чувство вины за произошедшее легло в груди тяжелым камнем.
Я уснул с тоскливыми мыслями, и первым, кого я увидел утром, был Лев. Этого я ожидал меньше всего. Он обычно не обменивался со мной больше чем двумя фразами и уж тем более не будил меня по утрам.