Долго он мечтал о Мероприятии, но чтобы вот так в один день! мечта в квадрате! две свадьбы! — нет, такого не мог бы представить ни один председатель сельсовета в округе!
— Все в клуб! На свадьбы! — объявил Машкин.
Народ стал потихоньку расходиться из учреждения.
А молодые, как водится, пошли сначала на почту в сопровождении друзей. Тут сочиняли радиограммы родителям Машкина, Глории, Вари, ближайшим родственникам и знакомым с приглашением на свадьбы, которые уже в момент получения сообщения адресатам будут, как говорится, делом прошлым.
С почты все направились к Ноэ забрать стариков — Имаклик и Нанука на торжества в клуб.
— Ну, покажи теперь нашего охранителя, — шепнул Варе Ноэ.
— Сейчас.
Мужчины курили на кухне. Ноэ оставила дверь в кухню открытой, чтобы свет падал в коридор, открыла маленькую кладовку, стала рыться в дальнем углу — свет туда все же не проникал — и вытащила небольшой камень, верхнее небольшое круглое основание его напоминало голову человека.
— Что там она показывает? — поинтересовался Машкин и подошел к двери.
— Тебе нельзя. Это амулет, — ответила Ноэ и спрятала его в дальний угол, туда, где хранились старые вещи — жирник, связки тайныквыт (охранители из дерева и кожи), бубен, лахтачьи ремни, копье.
Она переставляла кучу старых вещей, наткнулась на мешок.
— Ого какой тяжелый…
Она пнула его, и он характерно звякнул.
— Что там звенит? — спросил Машкин.
— Да железки какие-то… Вон одна валяется, — она откинула ногой металлический стержень к порогу.
Машкин нагнулся, поднял.
— Это?! Откуда?! Где ты взяла?!
— Откуда, откуда… Да там целый мешок, бери, если надо…
Машкин ринулся в кладовку. Мешок из нерпичьей кожи был нагружен вездеходными пальцами.
Машкин бросился на кухню, оттуда в комнату, где сидел Нанук, протянул ему кучу металла, железяки посыпались на пол.
— Зачем ты это сделал, Нанук?
В глазах Антоши были боль и бешенство. Старик молчал. Он смотрел отрешенно в сторону. Потом встал и, никому ничего не говоря, тихо, не торопясь вышел.
— Вот, посмотрите… — Машкин тяжело дышал, — луддит двадцатого века… тоже мне разрушитель машин… борец против техники, эх… дурья голова, не в технике зло, в людях!
— Теперь остается предположить, — задумчиво ронял Ояр, — и разлитая солярка у навигационного знака, и простреленные бочки, и таинственным образом взломавшие ящик медвежата, и этот вездеход…
— Да, да, — сказал Машкин, — ты прав, все это дело одних рук, яснее ясного. Вот такие пироги. Что делать?
— Он прав по-своему… защищал природу… наивно, конечно. Вот чудак, — горестно вздохнул Чернов.
— Его надо судить, — отрезал Машкин. — Если ты прав, то не правы мы. Не может быть, чтобы все были правы…
Ноэ плакала.
Христофор курил вторую сигарету.
— Что будет? Что будет? — причитала Ноэ.
Варфоломей растерянно молчал.
— Он поступил по-нашему! — вскрикнула Ноэ. — Нанук!
Варфоломей удерживал ее.
— Кивиток! — осенило вдруг Ояра, и он побледнел.
Ноэ закивала. Имаклик при этом слове вздрогнула, но не проронила ни слова и продолжала сидеть тихо, молча, как изваяние.
— Он… — сбивчиво пояснил Ояр, — такой обычай… кивиток… уйти… изгнать себя… уйти… от людей… погибнуть и тем заслужить отмщение… или прощение… или доказать правоту… обычай… он погибнет в снегу… я не знаю…
— Антоша! Антоша! — запричитала Глория. — Догони его! Я не хочу, чтобы сейчас было несчастье! Антоша! В такой день! Догони его!
Христофор толкнул Ояра, и они ринулись на улицу.
— Найдут! — сказал Чернов. — Не плачь. Ноэ. — Эти ребята тут все уголки знают.
И сам тут же ушел вслед за ними.
— Антоша! — причитала Глория. — Иди же!
— Да не хнычьте вы, черт возьми! — закричал Машкин. — Железяки у нас — и ладно… а за все остальное бог ему судья… его бог…
Машкин повернулся и ушел.
Варфоломей растерянно топтался на месте. Потом вытащил сандаловую расческу, причесал зачем-то бороду, спрятал расческу в карман, оглядел всех женщин, виновато улыбнулся и шагнул в ночь.
На столбах у клуба горели яркие лампы — это постарался загодя Машкин, уделив часть своих гидробазовских запасов. Орал на весь остров динамик — люди готовились к мероприятию. Кто-то из наиболее нетерпеливых выпустил в небо три разноцветные ракеты. Интернатовские дети высыпали на крыльцо. Кто-то из них выронил эскимосский мяч — и при вечерней иллюминации дети стали резвиться на снегу, не слушая ворчливых воспитательниц.