Школа-то школой, а все остальное? Мне не хватает свободы. Ни часа не могу провести незамеченной, во всем надо отчитаться. Так уж заведено в нашей семье. Вышла на улицу, вернулась, и тут же вопрос: «Где была, что видела?» Я давно научилась обманывать. С легкостью могу сказать, что помогала старушке сделать покупки, в то время как просто болтала с Атаровым или Станкевичем. Однажды забрела на площадь Моссовета и полчаса просидела у фонтана. Смотрела, как рассыпаются в воздухе струи. Я очень люблю фонтаны. Но разве можно сказать домашним, что просто глазела на воду? Несолидно. Пришлось зайти в «Дружбу», купить книгу и предъявить. Тут уж никаких вопросов — книжку дозволено выбирать хоть час.
За окном ветер шуршит, шушукается с деревьями, новости сообщает. Спокойной ночи, деревья и ветер!
3 июля. Вторник
Худо мне, худо. Ничего не хочу. Брожу вялая, неприкаянная. Можжевеловый куст мой тоже взгрустнул. Сегодня после дождя стоял весь в слезах. Отчего бы кусту плакать, с кем его разлучают? Может, он полюбил птицу, а та улетела. Или ветер принес нехорошую весть, что больше можжевеловых кустов не осталось на свете. Лирика...
Что такое любовь? Я много об этом думала. Мне кажется, любовь — вдохновение чувств. Приходит момент, возгораются чувства, и ты уже любишь. Но вдохновение пройдет, и тот, кого ты любила, покажется серым и скучным.
Я вспомнила, вот как он говорил: «Ты разлюбила меня, разлюбила». Ужасно...
4 июля. Среда
Сегодня мне лучше. Проснулась легко, радостно. На улице благодать. Птицы щебечут, зелень, солнце и синева. Мама пошла с нами купаться. Тут я заметила, как она сдала за последний год. Пополнела, вокруг глаз морщинки. Жалко стало ее. Они с папой почти никуда не ходят. Днем на работе, вечером дома. Папа за книгами, мама на кухне или у телевизора, а ведь им нет еще сорока. Даже здесь, на даче, мама все больше дома. Неужели так и со мной случится? Не хочу становиться домохозяйкой, не хочу!
Дима поправился. Сегодня пришел с отцом на пляж, но не купался. Мы с ним уселись в тени под соснами.
— Помнишь, как у Толстого Левин и Китти отгадывают фразы по буквам? — спросил он.
Нет, я не помнила.
— Допустим, я что-то хочу тебе сказать. Но пишу только первые буквы, а ты пытаешься отгадать.
И он написал на песке Д. О. Т. Я уставилась на буквы, но не могла сообразить.
— Я о тебе думал, — разъяснил Дима. — То есть не так. Думал о тебе.
— Видишь, и сам запутался. Напиши еще.
— Нет уж. Если простое не угадала...
— А ты угадаешь?
— Попробую.
И я написала Т. М. П. — «ты мне приснился». Конечно, не угадал. Какие из нас Левин и Китти! Тут не смекалка нужна — родство душ.
Между прочим, мама и Костычев-старший как-то странно переглядывались. Они ведь давно знакомы, вместе учились на филфаке. Но сегодня меж ними напряжение. Когда собирались уходить, мама сказала:
— Давайте еще посидим.
Но Костычев возразил мрачно:
— Так можно всю жизнь просидеть.
И мама вдруг сникла, засуетилась. Может, он имеет на нее влияние? Раньше не замечала. Да и вообще я мало присматривалась к маминой жизни.
18.10. Вечер чудесный! Брызнул маленький дождь, словно кто-то решил освежить землю из пульверизатора. И освежил. Промылось небо, пыль улеглась, воспрянул запах природы. Хорошо все-таки жить! Грудь моя бурно вздымается, я отчего-то волнуюсь, хочется бежать, кричать радостно. Поглядела на себя в зеркало, ничего этого нет на лице. Вид спокойный, только щеки слегка порозовели. Я сдержанный человек.
Интересно все же, кто послал ту записку и получу ли еще. Судя по стилю, человек не слишком интеллигентный. Таких всегда тянет на выспренность.
21.30. Читала на сон. Я странно читаю. Проглочу полстраницы и думаю о своем. Мысли вплетаются между строк. Записать все это вместе — такая была бы каша!
В университет хочу. Жизнь там совсем другая. Буду заниматься прилежно, изучать науки. В конце концов, во мне немало хорошего, только это нужно направить. Хочется в жизни добиться успехов. Сделать открытие или написать книгу. Чтоб обо мне говорили. Вот тут бы в меня и влюбился кто-то.
Неужели смысл жизни в любви?
5 июля. Четверг
Живем! Я сегодня примерная, зарядку сделала, позанималась с утра. Мама посоветовала мне сделать новую прическу, псевдораспущенные волосы. Что ж, могу и прическу. Я тоже посоветовала ей распустить волосы и колдовала над ними, пробуя то так, то эдак. Очень хорошие волосы, не всегда же их гладко зачесывать.
— И платье нужно купить, — сказала я. — Твои все вышли из моды.
Аня была на моей стороне. Она даже потребовала, чтобы мама носила джинсы. Та расхохоталась.
— Все носят джинсы! — настаивала Аня. — Смотри, Костычев-старший только в джинсах и ходит. А Хемингуэй? Он до старости джинсы носил!
В общем, повеселились. И было приятно. У нас с мамой давно без нежностей, а тут я касалась ее, обнимала за плечи, и она, встречая мои руки, слегка их пожимала. От этого веяло забытым теплом, воспоминанием детства. Даже плакать хочется. Почему так сурово у нас в семье? Я не помню, когда обнимал меня папа. Конечно, и сама хороша. Всегда сторонилась «телячьих нежностей». Но иногда так хочется!
Вечер. Поздний вечер. Фантазия разыгралась.
И вот в мою комнату входят лейтенант Томас Глан, майор Джей Гетсби и маленький живой господин в цилиндре с тростью в руках. Он крутит все время трость и обнажает белоснежные зубы.
Не замечают меня. Лейтенант Томас Глан из леса. На нем зеленая куртка, высокие сапоги, за спиной двустволка. Джей Гетсби, как всегда, изысканно одет, в кармашке фрака белая роза.
Расположились и завели разговор. Томас Глан рассказывал о своей охоте и собаке Эзопе, о коротком северном лете, о сторожке под сенью огромных сосен.
— Приезжайте ко мне в Уэст-Эгг, старина, — приглашает Джей Гетсби с мягкой улыбкой, — покатаемся на гидроплане.
— Эзопа я пристрелил, — хмуро сказал Томас Глан. — Когда расставались, она мне сказала: «Оставьте на память Эзопа». И я обещал. Я застрелил Эзопа и отослал ей в корзине.
Джей Гетсби присвистнул:
— Должно быть, сильно вам досадила эта особа.
— Я любил ее так, что поседел за лето. Потом никого уж не мог полюбить.
— И вы не добились ответной любви?
— Возможно, и она любила меня. Но в натуре ее было мучить себя и других. Мы расстались.
— Должно быть, у вас не хватило терпения, старина, — мягко сказал Джей Гетсби. — Я вот пять лет выжидал и дождался...
А маленький господин в цилиндре гуляет по комнате, посвистывает, все разглядывает. Остановился перед портретом Пушкина, поудивлялся.
— Друзья, — сказал он, — вы все о любви. Но любить можно только одну.
— Я и любил одну, — сказал лейтенант Глан.
— Присоединяюсь к вам, старина, — сказал Джей Гетсби.
— А! Я бы назвал вам имя Единственной, которая не изменяет. Но вы не сразу меня поймете. Заметьте, не говорю Наталья, хотя любил ее беспримерно и на дуэли стрелялся. Нет, не Наталья. Имя совсем другое.