Поезд замедляет ход. Голос дважды объявляет название станции.
– Выходите здесь, – приказывает Фрэнк, отступая назад.
Девица вскакивает и, мотнув головой, устремляется к ближайшему выходу.
– Вы что же, позволите ей так вот уйти? – спрашивает женщина Фрэнка. – Негодяйка украла у меня карточку. Ее надо арестовать. Задержите ее! – Она обращается уже ко всему вагону. – Задержите ее, кто-нибудь!
Никто не двигается с места.
– Вам же вернули карточку, – говорит Фрэнк. – Если вам так хочется ее арестовать, вы ее и задерживайте.
Двери открываются, и девица, наглая до предела, на прощанье игриво машет Фрэнку и своей несостоявшейся жертве.
– Это же надо! – возмущается женщина.
Фрэнк возвращается на свое место. Двери закрываются, поезд снова набирает скорость. Вдруг вагон дергается, Фрэнк теряет равновесие и неловко опускается на сиденье, придавив газету. Он вытаскивает из-под себя газету и расправляет страницы. Прежде чем снова погрузиться в чтение, он бросает взгляд на солидную даму.
Та все еще смотрит на него и покачивает головой. И только убедившись, что он получил должную дозу ее презрения, она снова принимается за журнал и заусенец.
Нет, тут ему решительно нечего делать.
3
Гордыня: один из семи смертных грехов
7.24
Линда Триветт проснулась еще в начале шестого и с тех пор все лежала в постели, наблюдая, как за шторами на окне спальни постепенно начинает брезжить свет. Теперь уже поздно притворяться, что удастся снова уснуть. Для этого она слишком перевозбуждена. Собственно, она еще накануне боялась, что вовсе не заснет, и потому приняла две таблетки снотворного, даже не надеясь, что они подействуют, – но они подействовали. Гордону, ясное дело, фармацевтическая помощь не понадобилась. Как будто это был самый обычный вечер, он закрыл книгу, которую Линда взяла для него в библиотеке (руководство по выработке твердого характера), одолев, как всегда, меньше одной страницы, затем положил книгу на тумбочку, на книгу – очки, выключил «свет, повернулся на бок и почти сразу захрапел.
Он и сейчас похрапывает, ритмично издавая поочередные хлюпы-фырки, которые Линда почти – но не вполне – приучилась не замечать. Вот он лежит – подушка под головой сбита в ком, прядь тонких, соломенного цвета волос наползла на бровь, из безвольного рта на подушку сочится струйка слюны. Сон стер годы с его лица – он похож на ребенка.
В порыве нежности (но не любви – Линда слишком хорошо знает Гордона, чтобы чувствовать к нему любовь) она протягивает руку к его лицу и тихонько откидывает непослушную прядь.
Потом осторожно – дабы не разбудить мужа – вылезает из постели, хотя, чтобы вырвать Гордона из фазы «быстрого» сна, понадобилось бы непрямое попадание бомбы одновременно с ударом гаубицы. Надев поверх ночной рубашки бархатный халат, Линда спускается вниз, на кухню, и заваривает себе чай.
Она с трудом верит, что сегодняшний день наконец наступил. Она ждала этого утра с того самого дня, неделю с лишним назад, когда они с Гордоном получили по почте уведомление о том, что их прошение об открытии счета в «Днях» принято и что «серебряная» карточка будет им доставлена позже в тот же день. Линда отменила назначенные визиты клиенток и осталась дома, чтобы лично встретить курьера, когда тот появится. Вот это было зрелище (оно непременно заставит соседей трепать языками): к их дому подкатил курьер из «Дней», поставил мотоцикл на подпорку, расстегнул кобуру на поясе и, опасливо оглядевшись по сторонам, зашагал по садовой дорожке, постучал в дверь и вручил хозяйке громоздкий, тщательно запакованный сверток, который он нес в перекинутом через плечо мешке. Линда видела, как в окнах по всей улице дергались тюлевые занавески, пока она расписывалась в получении посылки и пока курьер шагал обратно к мотоциклу, закрепляя под подбородком ремешок от своего наполовину черного, наполовину белого шлема.
Как ей удалось сдержаться и не распечатать сверток до тех пор, когда вернется с работы Гордон, – Линда уже не помнит. Ее самообладание ошеломило ее саму, а заодно Марджи, Пэт и Беллу, которые забегали к ней в тот день под разными предлогами, надеясь мельком взглянуть на самое взаправдашнее «серебро» от «Дней». Марджи с мужем когда-то подавали на «алюминий», но все еще пребывали в неведении, приняты ли они, – так что именно Марджи смотрела на сверток с самой жгучей завистью.
– «Серебро», – вздохнула она. – Нам с Тимовой зарплатой «серебро» никак не осилить.