— Ты заболел, — себе под нос прокомментировала Молния, спешащая мимо стрельбища по своим делам, — ты всю ночь ворочался, у тебя испарина на лбу… если не песчаной лихорадкой, то воспалением легких, а если не воспалением легких, то тифом…
Девушка много ворчала в этом походе; она не оставляла без крепкого словца ни повозки, ни меча, ни расторопности обозных слуг. Постоянно отплевываясь от преследовавших ее господина повсюду злых духов, Молния не стеснялась предрекать страшные раны, порчу и болезни. В ее понимании, пророчества лишали катастрофы всякого шанса на свершение.
Возможно, именно поэтому она одна ни капельки не верила в прорицания Оракула и смеялась открыто над ежедневными упражнениями Летящего в попытках рассмотреть вероятности будущего; и одновременно она докладывала ему обо всех «знамениях» и сновидениях, которые узрела, и требовала толкования их всех.
Близкие друзья наследника Элдар уже привыкли к манерам его служанки; поистине, второй такой во всем войске было не найти. Все воины, стоило им обзавестись достаточным капиталом, нанимали слугу-подростка или, получив звание, таскали за собой иной раз по три ученика, но чтобы южанку-язычницу, да еще и с таким характером — пожалуй, приплати по десять золотых ногат каждому, и то ни один не согласился бы.
Хотя лишних денег ни у кого не водилось: вот и сейчас соратники Элдар-младшего засели за игру на деньги. Занятие считалось рискованным, так же, как бои на руках или дуэли: все это было запрещено.
Войдя в азарт, Летящий, обычно воздерживающийся от всего запретного, в этот раз все же сделал ставку, и она оказалась верной. Молния за его спиной завизжала, как укушенный шакал.
— Господин мой выиграл! — хвастливо ткнула в грудь она, и повертелась, свысока глядя на окружавших ее воинов, — а ну-ка, благородный господин, сколько там у нас? — и она ущипнула Летящего за щеку, да так, что оставила на ней алеющий след.
Густо покрасневший, Летящий собирался дать принародную отповедь служанке, но не успел — резко обрушившаяся на собрание тишина остановила его.
— Встать, — холодно раздалось откуда-то сверху, и Летящий поднялся — что ему оставалось делать?
Он по-прежнему смотрел себе под ноги, но в этом взгляде почти не было страха. Конечно, он знал о том, что ему припишут суровые наставники — возможно, даже преступление против порядка войска. Но вот как решит проучить его старший отец?
— На сей раз ты перешел границы моего терпения, — голос Оракула был незнакомым и жестким, — я всегда хотел обойтись без… без наказаний. На ближайшие полтора месяца я хочу видеть тебя только в обозе, — Летящий сжался, надеясь, что ослышался, — а сейчас — всыпьте ему двадцать пять палок! И так, чтоб его дружки видели это. Я сказал!
По грохоту опрокинутого колчана Летящий догадался, что его дед покинул костер. Он поднял голову. Странное ощущение пустоты охватило юношу. Ему в голову не пришло сопротивляться, когда стражники Элдар подхватили его под руки и выволокли на площадку. Наказания в армии Элдойра были мгновенны: их редко откладывали больше, чем на день, разве что речь шла о казни страшного преступника или врага.
Из всех наказаний двадцать пять палок были самым малым, на что мог рассчитывать молодой воин. Летящий, стоя на коленях, зажмурился, готовясь отсчитывать удары. Одновременно — хоть он и не увидел — зажмурились и стоящие за натянутыми веревками его друзья и верная Молния.
— Раз! — с хлестким звуком палка опустилась, и воин вздрогнул, больше от неожиданности: это было почти не больно, — Два! — все еще не больно, — Три! — теперь только саднящая, легкая еще боль…
К двадцать пятому удару по его щекам текли слезы, и было невыносимо больно; он не чувствовал спины, словно кожу отодрали от него живьем, выдубили и вернули на место, обильно смочив солью и уксусом. Когда наказание закончилось, и его оставили посреди пыльного круга, Летящий Элдар даже подняться сам не смог. Ему помогли друзья, молча поспешившие проводить его к шатру. Летящему было плохо; дрожали колени и голова кружилась. Ему всегда казалось — после тренировок, после истощающего похода — он способен легко выдержать и сто ударов, если придется. Но сейчас юноша был далек от того, чтобы считать себя способным на это.
Он упал лицом в свернутый плащ, и хрипло произнес — и это были первые его слова с того мгновения, как он был схвачен:
— Надо было идти играть в другой отряд.
Всеобщий смех больше напоминал стон.
За последующие семь дней побои молодого наследника Элдар прошли настолько, что он мог садиться без стонов. Каждый вечер Молния, заливаясь слезами, причитая и воя, как на похоронах, смазывала их жутко смердящими мазями, состав коих открывать отказалась наотрез. Каждый вечер она укоряла своего господина за его безрассудное баловство, которое было очень большим риском — с порядками Элдойра во время войны. Летящий молча терпел ее наставления — в конце концов, она была права.
Но деньги за игру он все же забрал. На две ногаты серебром он приобрел неплохой подседельник, часть денег оставил, и еще — купил Молнии новые туфли.
Возможно, это было мотовство, но он давно заметил ее неловкую походку: девушка старалась держать ступни ровно, но старые подошвы трескались, не выдерживая давления, и вот-вот грозили расползтись окончательно, попав в еще хотя бы один дождь. А второй такой крошечной ножки среди всех девушек Лерне Анси и других переселенцев он не знал. Поразмыслив над склонностью служанки наряжаться в самые немыслимые одежды, Летящий отправился к сапожному ряду на ярмарке, когда войска сделали пятидневный привал у Лерне Генес. Вернувшись как раз перед тем, как начался дождь, он успел переодеться и даже раскурить трубку с одним из стражников Латалены.
Молния подарок одобрила.
— Что это? — удивилась она, глядя на туфли, что протягивал ей ее господин.
— Это тебе. Твои совсем развалились. Примерь.
— Мне? — Молния прижала руки к груди, сделала два шага назад, прикусила губу…
Привычная театральность ее движений никогда не казалась Летящему прежде такой естественной и природной.
— Примерь, говорю, — повторил он и с неудовольствием потер бок, — кто-то должен извлечь выгоду из этого бедствия.
Молния молчала, глядя на свои пыльные ноги в новых туфлях: синих, обшитых тонкой кожей, плоскими бусинами и явно дорогих — вряд ли раньше она надевала такую обувь. Зазвенели бубенцами браслеты с кое-где облупившейся эмалью на ногах девушки, когда она делала первые шаги в новой обуви. Глаз служанка не поднимала.
— Не жмут? — спросил Летящий, уже угадывая дальнейшее и готовясь с некоторым внутренним содроганием; и он не ошибся. Молния рухнула к ногам молодого воина и подняла на него покрасневшее лицо. На серьге в ее носу задрожала, задержавшись, первая крупная слеза.
— Господин мой! — взвыла она, и Элдар прикрыл лицо ладонью: это была привычная драма, — благородный мой господин! Сын Солнца! О, щедрейший… достойнейший…
Асуры из Элдар пытались не расхохотаться, наблюдая за отчаянными гримасами на лице сородича. Вся оранжевая от поднявшейся пыли, Молния стянула новые туфли с ног, прижалась к ним лбом, и вновь простерлась перед своим хозяином, не давая тому и шага сделать в сторону.
— Ради Бога Милостивого, не позорь меня и отпусти.
— Благородный!.. — причитала Молния, раз за разом падая, едва начиная подниматься с земли, — ты повелитель моей жизни!