— Загибается уже, — шептались вокруг и старались держаться подальше от мужчины, — как бы не заразиться чем.
— Молчите, степные бесы, я встал на ноги, и простою на них еще долго; достаточно долго, чтобы надрать вам всем, слабаки, ваши трусливые аккиэт, — возмущался Эттиэль, чем вызвал немедленную вспышку гнева бывших соратников.
— Я бы вздернул тебя на виселице, и выпустил бы тебе кишки, позор братьев, — серьезно сообщил проезжавший мимо воин и презрительно сплюнул на землю, — да только тебе и так недолго осталось, с твоими-то болячками.
— Лишаи легче лечатся, правда? — ответно крикнул Эттиэль, заходясь в кашле, — или ты натер себе мозоли на заднице, когда трясся в седле, убегая с битвы?
— Заткнись и сдохни!
Началась немедленная свара, правда, не грозящая перейти в рукоприкладство. Сторонники Эттиэля, бывшие в меньшинстве, громко доказывали свою правоту. Лишь с появлением воеводы Регельдана они поумерили пыл — как показалось Миле, ненадолго. Шумно призывая на сквернословов проклятия, Регельдан огрел кого-то по шее, кому-то дал пинка и отвел зачинщиков в сторону от неугодившего им военачальника.
Несмотря на всеобщее презрение, обычно сопровождавшее отступление, большинство воинов молчали. Эттиэль понес достаточное наказание: ему в самом деле день ото дня становилось все хуже, и, вероятно, дни его были сочтены. И, к несчастью, он был не одинок.
После предшествующих отступлению из Черноземья многочисленных поражений мало кто из бывалых воинов не испытал на себе ранений, плена, всевозможных болезней и крайней степени нищеты. Но страшнее всего полководцу было смотреть на молодых воинов и ополченцев, причем он не знал, кому из них приходится хуже. По крайней мере, ученики воинов знали, на что шли — точнее, им казалось, что знали.
Отчаяние, что овладело большей частью армии, было плохим подспорьем. Ревиар сжал зубы, упрямо сплюнул — понадеявшись, что никто из высокородных не приметит его жеста.
Не принадлежа к знатному роду, Ревиар Смелый предпочитал общество воинов, которые не отошли от военных дел, и сейчас их поддержка очень многое для него значила.
— Едва войска войдут в город, — сказал полководец, и прищурился, — и начнется спор о правителе.
— Ильмар Элдар по-прежнему король в глазах большей части населения, — возразил Ниротиль, — возможно, смены династии удастся избежать, если он отдаст первенство кому-то из семьи Элдар…
— Кому же? — Ревиар резко обернулся и в упор посмотрел на Гвенедора, — кому-то из твоих дочерей, князь? Или тебе?
— Или Латалене, — Гвенедор опустил глаза, — она единственная, чье правление не станет причиной народного бунта, она — Солнце асуров и их сердце. Но женщина — теперь — на троне, даже формально?
— Он отдаст трон, — сказал, наконец, Регельдан то, о чем все присутствовавшие смутно догадывались, но боялись произнести вслух.
Воины замолчали.
— Это ничего не меняет, — встряхнулся Регельдан, — для меня.
— Для меня тоже, — Ниротиль решительно опрокинул в себя стакан вина, — нам он уже заплатил, а идти некуда — мой дом сейчас под флагами у этих сволочей.
— Мне нечего делать в Элдойре, — с заминкой сообщил Гвенедор, и остальные уставились на него, а он тут же рассмеялся, — что? Испугались? Когда я бросал вас? После того, как я раздам дядюшкины долги, останусь голым. У меня восемнадцать детей и три жены. Мне уже до черта лет…
— Короче, ты тоже с нами.
— А как же. Ревио?
Все сошлись взглядами на старшем полководце. Он немного помолчал.
— С вами до конца. Иначе быть не может.
Могло; и все остальные воины знали. Ревиар мог в любую минуту уйти в степь Черноземья и забыть о том, что когда-то даже слышал слово «Элдойр». Он мог основать свое собственное княжество, если бы хотел. И еще он вполне мог узурпировать трон белого города — с полной поддержкой большинства жителей королевства.
Мог, но не собирался.
— Ну что ж, братцы, — Гвенедор хлопнул в ладони, — завтра расходимся. Теперь, даст Бог, увидимся в городе.
— Ты первый там будешь, — слегка завистливо протянул Ниротиль.
— И уже предвкушаю с трепетом, друг мой. Заросшие бурьяном рвы, завалившиеся колодцы. Плесенью покрытые камни. Бог знает, не притаилась ли где-нибудь и оспа.
— Бедняга, — Регельдан хлопнул Элдар по плечу, — тебе их как-то придется разместить.
— Я мастер в этом, — вздохнул горец, выбивая трубку, — за мной ходит орава детей и куча злых женщин. С ними справляюсь, а это непросто. Все-таки мои парни умеют сохранять дисциплину.
Гордость воина была слышна в каждом звуке; в самом деле, войска Элдар могли считать едва ли не лучшими в королевстве, хотя разруха, прокатившаяся по Поднебесью в лихолетье, и по ним ударила неслабо.
— Мне не нравится, что мы делимся, — добавил Ниротиль, — можно было бы поменьше делать перерывы…
— Иначе загадим город за неделю. Молодцы Гвенди поработают над этим хоть чуть-чуть. Может, одного рва нам хватит… И кто-то должен прикрывать южные подходы.
— Грабить-то? — усмехнулся Ниротиль, — ну так лучше южан, чем наших. Нам еще зимовать в Предгорье. Не всем, ладно; но до октября на пайке не дотянем.
— Озаботься. И кто-то встанет с дороги на Флейю.
— Мы, — встрепенулся как будто сильно задумавшийся Ревиар, — нас больше всех, и наши семьи с нами. Мы не будем спешить, да и не сможем. Разобьем лагерь в Долах, и там останемся на все время, пока не продвинемся к Сальбунии. Давайте постараемся встретиться живыми и здоровыми снова.
Его поддержали единовременным боевым кличем.
***
Мила никак не могла заставить себя забыть о сне. Ей очень хотелось спать, и мерное покачивание в седле лишь усугубляло острую необходимость в немедленном сне. Перед глазами, воспаленными от многодневной пыли в лицо, плыла проселочная дорога и хвосты лошадей впереди идущих всадников. Обычно в колонне шло по пятеро всадников, если ширина дороги и обочин позволяла, но в этот раз дорога была узка и небезопасна, поэтому отряды воинов возглавляли и замыкали обозы. Мила не могла точно сказать, где именно находится, и сколько перед ней и позади нее тысяч копыт и клинков.
Наставник находился от нее в нескольких шагах и привычно дремал, беспечно откинувшись на заднюю луку седла. Казалось, его почти не волновало, что за последние пятнадцать часов не было ни единой живой души на пути воинов — даже диких зверей, хотя стада туров в степях и табуны лошадей еще встречались чуть южнее Лерне Анси.
Мила качнулась вперед в очередной раз.
— Думаю, я заболела, — заметила она, обращаясь к Наставнику, — полагаю, мне стоит освободить строевое место на время.
Хмель открыл глаза, удивленный заранее. Впервые он услышал голос Милы за последние несколько дней, и это была нехарактерная для девушки жалоба.
— Отвлекись чем-нибудь, чем угодно, — посоветовал он, приглядываясь к своей ученице, — или у тебя жар, или вконец скрутило от пайка?
— Не напоминай, Учитель, — скривилась девушка, — трое в отряде Долвиэля умерли от поноса, а я не хочу такой смерти!
Гельвин вздохнул.
— Мне, если честно, тоже не по себе.
— Как вы справлялись с этим раньше?
— Ты и сама видишь, — кивнул на окружающих воинов Наставник, — кто-то играет, кто-то пьет, кто-то молится. Иногда остается только последнее.
— Я бы предпочла просто выспаться…
Мила, дочь Ревиара Смелого, никогда прежде точно не проводила по трое суток без сна. Она на удивление хорошо держалась, но и ее силы не были бесконечны. Наставник побранил себя: он должен был заметить состояние своей ученицы раньше и проявить к ней больше внимания.