Если бы только она разговаривала с ним чуть чаще.
— Садись на телегу. Тито, поменяйся местами с Милой… — Хмель приметил чуть позади своего младшего брата, и кивнул ему, — хоть поспишь. Асурах, возьми на повод лошадь моей ученицы!
Стоило Миле оказаться на сложенном вдвое плаще, и опереться спиной о поднятые борта телеги — и она, как подкошенная, упала на дно и засопела. Гельвин, увидев, что его ученица уснула, мгновенно помрачнел. Впереди были еще долгие переходы, и состояние Милы не внушало особых надежд,
«Она здорова, — повторял про себя Гельвин, и на всякий случай опустил на лицо девушки отброшенное назад покрывало, — здесь множество больных, чахоточных, истощенных; пусть только она будет сейчас здорова!». Словно чтобы испугать Хмеля еще сильнее, вдоль дороги, пролегавшей по безрадостной местности, тянулись вереницы беженцев. Тут же хоронили умерших: в канавах и овражках, не заворачивая даже в саван, скидывали тела, и засыпали затем землей и грязью. А иногда и на это не тратили времени.
Над дорогой вились трупные мухи и гнилостный запах многодневного разложения.
«Мы переживем и это, Мила, — про себя говорил Наставник и тут же принимался молиться, — есть ли прощение мне за то, что я все еще мечтаю о ней?».
К моменту следующей стоянки Мила заболела и ушла в шатер отца, а Ревиар Смелый продлил привал до трех дней. Редко случались длительные стоянки во время этой части перехода. Земли, по которым шли сейчас воины Элдойра, подверглись лишь недавно разорительному нападению южан и их союзников, и здесь царил голод, разорение и отчаяние. То и дело марширующие натыкались на горстки уцелевших женщин, представлявших жутковатое зрелище: в основном это были плакальщицы, вдовы и обездоленные скиталицы. Они шли босиком по пыльным дорогам в разорванных одеждах, лица их закрывали серые вуали, вымазанные пеплом, или грубые сетки. Иногда можно было наткнуться на картину возрождения диких культов; несколько раз встречало войско останки вдов, совершивших ритуальное самоубийство. Подавленное настроение овладело всеми.
Мила ничего из этих бед дороги не вспомнила; ее трепала лихорадка, и девушка провела два дня, не приходя в себя. Все, что она знала — так это то, что ее постоянно тошнило, и из носа и ушей текла кровь — если бы сознание возвращалось к ней чуть чаще, она бы даже успевала испугаться. Хмель же, выгадав свободное время, отправился к повозке со всем скарбом его сестры.
На удивление, леди Гелар выглядела довольной и даже приятно возбужденной; проезжая мимо сел вдоль дороги, она успевала где-то что-то продать или обменять, и не голодала, а дети ее, уже привыкшие к тяготам походной жизни, довольствовались теперь играми в придорожной пыли. Соседи и соседки, следовавшие за ее повозкой, все так же составляли значительную часть жизни эдельхинки, и точно так же она обороняла свои припасы от чужого скота, собак и собственного толстого кота.
Но яда в ее словах за поездку накапливалось неизмеримо много.
— Если бы ты женился вместо того, чтобы заниматься науками, — начала она, завидев брата, — то мне не пришлось бы одной тащить все хозяйство.
— А где Сура? — огляделся Гельвин в поисках младшего брата. Гелар поджала губы.
— С самого утра торгует дурманом в дружинах. Вчера мы были последние в очереди за водой, и я не смогла постирать…
— Не стирай, — рассеяно бросил Хмель, оглядывая повозку. Пасшийся неподалеку один из ослов добродушно затряс ушами.
— Как не стирать, пыль везде! И знаешь ли, дорогой мой! — сколько стоит сейчас ячмень? Гельсин — слышишь? Ничего, что я своего брата поднимала из пыли раненным, нищим и даже задолжавшим… и рожала и воспитывала тебя, и теперь никто не в состоянии мне помочь в этой семье…
Четырнадцатилетняя Гельсин, не взглянув на мать, молча и демонстративно закрыла лицо расшитой подушкой, одновременно поворачиваясь к матери спиной.
Пропуская мимо ушей возмущение Гелар, Хмель с улыбкой окинул взором все стойбище, и место своей сестры в нем. Посреди залитых лунным светом полей раскинулся огромный лагерь переселенцев. Сотни огней и тысячи крошечных огоньков пронзали темноту. Шумели голоса, семьи собирались за вечерним чаем, где-то одиноко голосил проповедник, призывая к молитве своей слегка заунывной песней. Еще минута — и Гельвин готов был поверить, что никогда и не бывало Лерне Анси и ее жителей вовсе, а всегда было только кочевье.
«А ведь я жил так много лет, ни на что не жаловался, всем был доволен, и меня всего-то не чаще раза в месяц пытались убить».
Вернувшись за лошадьми и Милой, он нашел девушку очнувшейся: непродолжительная лихорадка отступала.
— Мы отстанем, и пойдем чуть дальше от головных отрядов, — сообщил Наставник ей, — поедем с моей сестрой, если только ты не рассердишься на тесноту подобного соседства, и сможешь заставить свои уши не слышать.
Девушка рассмеялась. Хмель любил негрубо подшутить над своей сестрой, совершенно на него не похожей. Леди Гелар Гельвин была старше своего брата на тринадцать лет. Значительную часть своей жизни она провела в городах, но свой дом обрела лишь в Лерне Анси после переселения из западных земель. Единственным серьезным недостатком Гелар Мила могла бы назвать привычку к накопительству. Как и другие семьи, семья Гельвин вывозила из степи также и растения в кадках, горшках и наспех сколоченных ящиках. Оборотни, завидев закутанных с головы до ног женщин в обнимку с рассадой, лишь переглядывались, пожимая плечами: «Остроухие всегда были сумасшедшими; правду говорят, зелень им милее куска мяса». Ревиар, например, вез через всю степь своих домашних павлинов — они голосили особенно мерзко в полуденные часы.
Но если многие семьи ограничились лишь самым необходимым, леди Гелар предприняла попытку вывезти абсолютно все. Все, не нужное в повседневной жизни, было намертво прибито, прикручено или привязано; каждая пядь была занята бесконечным скарбом, причинявшим определенные неудобства путешественникам.
— Какие нам пришлось оставить кровати! — горестно причитала Гелар, не забывая прижимать руки к лицу, а затем воздевать их к небу, — какие нам пришлось оставить кресла!
— Кресло было одно, Гел, — тут же добавил Хмель, — и то продавленное насквозь. Посмотри на повозку; она то кренится влево, то вправо, да и проседает едва ли не до земли.
— Вам было что оставлять, — обратился с претензией проходящий мимо оборотень из переселенцев, прибившихся к кочевникам, — не вижу, чтобы вы голодали, как мы нередко.
«Садитесь к нам ужинать, — немедленно повысил голос Хмель, спрыгивая с повозки, — угощайтесь всем, что будет на нашем столе». Оборотни — а их было пятеро — переглянулись. Мила, не в силах встать, подняла руку в знак приветствия. Она находилась в сознании, но стоило только девушке открыть глаза — и перед ними мелькали мушки, и все расплывалось. Однако девушка почти пришла в себя, если не считать слабости, и с удовольствием принялась прислушиваться к рассказу сотрапезников семьи Гельвин.
Обрадованные гостеприимством, волчье семейство устроилось со своими скудными пожитками возле костра, разложенного в аккуратной ямке. Две волчицы — мать и дочь — едва поев, улеглись спать, и вскоре раздался их слаженный тихий храп и иногда — тихое повизгивание во сне. В первый раз Гелар вздрогнула, но Хмель поспешил разъяснить ей, подмигивая: «Это волки; они охотятся в своих снах, как и все хищники, смотри». В самом деле, там, куда только что легли две одетые женщины, раскинув лапы в стороны и развесив пышные хвосты, теперь развалились звери.