— Демоны живут в благородном господине, — мурлыкала Молния с самого утра незатейливую песенку, вычищая его одежду, — они порвали рукава его кафтана и испачкали пылью его штаны…
Улыбаясь самому себе, Летящий закинул руки за голову. Немилосердная жара просто убивала. Жара, жара… где предел ей? Влажность и жар превратили в баню здешние места; у родника стоял пар столбом, но пыль, смешавшись с влагой, и не думала оседать, только липла к потному телу, оседала на крупах лошадей и в каждой кружке. Привычный к пыли Летящий посмеивался, глядя на то, как скрипели зубами соратники с западных земель после каждого обеда.
Он перевернул повязку на лбу: нижняя ее часть промокла от капелек пота. «Странно, — думал в полузабытьи молодой Элдар, — прежде такой жары не видали, что ли? Я как губка… как сухой кусок сыра… останется ли от меня на таком пекле что-нибудь?». Сон не шел, но и ни на что, кроме сна, сил не было. На кольях над ним легкий, неумолимо жаркий ветерок колыхал когда-то ярко-красную ткань навеса. Молния возилась со щетками. Лошади, из тех, что сообразительнее, долбили копытами землю у водопоя и ложились прямо в сырую грязь.
Где-то вдали заунывно пели на три голоса три проповедника. Сейчас это, кажется, была третья песнь из Писания. Но подробностей Летящий не слышал. Прямо над ним звучал другой голос.
— Демоны живут в молодом хозяине, демоны стоптали его сапоги… — подвывала беспечно Молния, колотя щеткой по седельнику. Летящий вздохнул, опасаясь шевелиться — так невыносимо жарило со всех сторон, что он чувствовал себя ящеркой на солнцепеке: из самосохранения лучше было просто замереть в относительной тени.
— Демоны стоптали его сапоги… духи степные оторвали каблуки и пожрали ремня изнанку…
— Я тебя прошу, о сладчайший голос греха, уймись, наконец! — опередив Летящего всего на мгновение, взвыл Гиэль, растянувшийся под навесом по соседству, — ты меня убиваешь!
— Ты завидуешь, — тут же ответно возмутилась Молния, стряхивая пыль с кафтана точно в сторону Гиэля, — или моему голосу, или своему другу, благородному Элдар; иначе пой со мной, и я соглашусь почистить и твою одежду.
— Добей нас, Гиэль, — пробормотал Летящий, закрывая глаза мокрой от пота повязкой, и надеясь, что щипать будет не слишком сильно, — подпой этой сумасшедшей…
— Байлэ, легко! — раздался шорох, — демоны живут в кафтане молодого господина…
Обрадованная, Молния завыла громче:
— … и в его сапогах!
— И в его сапогах, — покорно согласился Гиэль, — и в его каблуках…
— И в каблуках… — играя голосом, словно распевая старинную балладу, кокетничала Молния. Гиэль промурлыкал что-то про заколдованный ремень, забарабанил по перевернутой своей миске, и внезапно заорал так, что кое-где от неожиданности воины повскакивали со своих прохладных лежбищ:
— …и демоны одолели его молодую служанку, забодай же ее бородатый кабан! И демоны живут в ее трубке с дурманом, а особенно — по ночам!
От того, какой смех одолел всю компанию, и какие гримасы корчил Гиэль, уворачиваясь от пресловутых сапог, Летящий мгновенно забыл про жару.
========== Блудники ==========
Горы приблизились как-то слишком внезапно, и еще внезапнее отступила необычная для этих мест жара. Неожиданно, как будто кто-то обдул прохладным легким ветром землю, прошел ливень, потом еще один. И, завершающий, легкий дождь, освеживший поля напоследок. Довольные крестьяне попадались теперь чаще, хотя на воинство смотрели все так же подозрительно.
Но воины все же ощутили перемену и в отношении к себе. Предгорье приветствовало защитников. Летящий едва не зарыдал от облегчения, когда в каждой следующей деревне первым их приветствовал не прибитый к воротам труп сборщика податей, а флаг Элдойра — потрепанный, бывало, латанный-перелатанный, но совершенно искренне выставленный высоко над въездом.
Молодые воины, никогда не бывавшие в белом городе, примолкли; даже Молния сделалась необычно тиха.
До Элдойра оставалось сорок верст. Уже не было общих привалов, а отряды то и дело отделялись от основного марша войска, и занимали предместья. Летящий и его друзья двигались без остановок.
Ночью они все же сделали последнюю, но даже не стали готовить ужин, и легли спать около костерка под открытым небом.
Вокруг разливалась удивительная уютная тишина, и не было слышно ни привычных шуток, ни подначек. Все молчали, думая каждый о своем. Остроглазый, словно чувствующий ответственность за отсутствие бурного веселья, бубнил под нос то, что успел запомнить из правил пребывания в столице. Накануне их повторяли на построении.
— А там можно петь песни? — заинтересовалась Молния.
— Это город, сердце мое, — ответствовал Остроглазый, — там можно все, но в специально отведенных местах. Только вот тебе придется получить документ.
— Документ? — переспросила девушка, — что такое «документ», господин Летящий?
— Бумага, — пояснил юноша, переворачиваясь спиной к огню, — где написано, как тебя зовут, чья ты дочь и кому служишь. У меня есть такой документ на тебя.
— А почему у тебя, а не у меня?
— Потому что ты мне служишь. И за все, что ты делаешь, я тоже буду отвечать. Пристойность, нравственность и сохранение достоинства — то, что отличает…
Он не закончил свою поучительную речь — южанка хмыкнула и демонстративно отошла от костра, уселась чуть поодаль. Словно этого показалось мало, оттуда она что-то выкрикнула на гихонском. Остроглазый захихикал.
— Что она сказала? — заинтересовался Летящий. Его приятель улыбался.
— Если дословно, то она сообщает, что мочится на каждого, кто в этом войске смеет произносить слова о достоинстве и чести. Приглядывай за тем, чтобы это осталось только угрозой, друг мой… может, со временем из нее тоже может получиться воспитанная горожанка.
— Как же, — проворчал наследник Элдар, закутываясь в одеяло, — когда я подарил ей вуаль, она в нее высморкалась.
— Будь уверен, в следующий раз я этим не ограничусь! — с вызовом добавила Молния, и друзья, сонно посмеявшись, замолчали.
Засыпая, Летящий не мог не чувствовать особого трепета. «Завтра. Я увижу белый город. Наследие моих предков, и, возможно, место моей смерти. Стоит ли он того?.. все узнаю завтра. Завтра…».
Элдойр не оставил равнодушным никого из тех, что видели его, что в первый раз, что — во все последующие. Летящий, увидев стены города, открыл рот — и не закрывал его даже слишком долго, чем полагалось благородному.
Он никогда не видел ничего прекраснее. И, судя по судорожно вцепившейся в него Молнии, девушка его чувства разделяла.
Под горой Белоснежной, уходя, словно ползучими корнями, предместьями в горы, цвел Элдойр — белый город, центр Поднебесья, страж паломничеств и караванов. И хотя Летящий и слышал несчетное число раз о разрухе и запустении — их он не увидал.
Они смотрели — и не могли насмотреться. Перед ними все ближе вставал величественный Элдойр: своими облицованными стенами, двумя невозможно высокими шпилями здания Военного Совета, синими куполами Храма, и множеством других куполов, шпилей, башен и высоких теремов. И вокруг города стоял шум — не тот, который Летящий привык слышать над воинским лагерем. Нет, это была многоголосая песнь: рёв и мычание животных, скрип дверных петель, шумы кузни, веселые напевы извозчиков, шумная ругань пьяниц, плач и смех детей…
Предгорье было заселено плотно, настолько, что с трудом можно было вспомнить, что лишь в паре недель езды верхом — степь, которой, казалось, нет предела и границ. Но глядя на сам Элдойр, нельзя было поверить, что вообще возможно существование на одной земле палаток кочевников Черноземья — и красота и мощь белого города.