— Тошнит от ханжества, — возмутилась Молния, и тут же чихнула, — за вами, гадами чешуйчатыми, столько грехов водится, сколько и за нами. Смертный, значит, грешен, или нет? И хватит о морали и прочем вашем небесном.
Пипс заткнулся. Несколько мгновений он настороженно сопел, выглядящий оскорбленным в таланте проповедника и прорицателя. Затем махнул лапой, закатывая желтые глаза.
— Договорились, — сообщил он неохотно, — будем просто добрыми товарищами — проповедник из меня никудышный.
Пипс налил себе бульона из котла и принялся шумно прихлебывать. Добравшись до половины, он озвучил цену своей помощи двуногим: пять тысяч золотом за полет до Мелтагрота и обратно, и — два мешка сабянского табака.
— И не вздумай мешать табак с сеном, — предупредил дракон недовольно, — у меня имеется опыт с вашими пройдохами-торговцами… ты согласен?
Пять тысяч! Сердце Летящего упало. Пожалуй, если бы он попросил в долг у каждого в отряде матери, и то не набралось бы стольких денег.
— А в долг? — не нашел он ничего лучшего, чтобы спросить, и дракон закатил огромные желтые глаза к небу.
— Истинный сын Элдар! — процедил он, качая головой и издавая низкочастотные вибрации недовольства, — как ты себе представляешь наше дело? Чтобы я тратил три дня на опасно-низкие пересечения ваших границ — чтобы мне по пузу стреляли двуногие безумцы, желающие мою шкуру пустить на сапоги и сумки, — и чтобы я делал это бесплатно?
— Мы отдадим долг. Даю слово.
— Этими словами стоят белые стены, но не летают драконы, — парировал Пипс и почесался, — но…
Летящий знал едва ли не с рождения, что любое «но» от воина значит, что он хочет торговаться, и приободрился.
— Табак дадим вперед, — с воодушевлением начал он, — в залог проси, что хочешь, хоть мою жизнь…
— Маленькую подругу! — Пипс облизнулся, глядя на помрачневшую Молнию, — не дашь?
— Пипс, даже для дракона это чересчур.
— Но кроме меня, ни один дракон не собирается… — и ящер прикусил язык, понимая, что проболтался. Летящий против воли улыбался. Если забыть о величине страшного небесного хищника и его способности дышать огнем, он был прост и понятен — возможно, даже более понятен, чем многие другие явления Поднебесья.
— А если я найду другого? — будто бы задумчиво возвел к небу глаза асур, — если найду кого-то, кто обойдется… дешевле? Если хорошенько поищу, найду непременно.
— Я согласен в долг, — немедедленно согласился дракон, и тяжело вздохнул — пепел вновь закружился над друзьями, — истинный, повторю, ты истинный Элдар!
В свете последних событий, Летящий сомневался в оттенке, с которым произносили подобные фразы.
***
— Она Элдар, — повторил Оракул, глядя на оборотня, явно сомневаясь, что тот в своем уме. Верен безразлично пожал плечами.
— Я слышал. Я знаю.
Поразмыслив немного надо всем, что желал сказать дому Элдар, Верен предпочел начать с уединенной беседы с Ильмаром. И, хотя он продумывал многие способы и пытался изыскать выражения, доступные ему на горском, когда он и Оракул остались наедине, оборотень сник.
Черные глаза провидца казались бездонными колодцами тьмы. Ни единого проблеска чувств. Говорить с ним о любви, когда вокруг была агония королевства, казалось теперь Верену самым бессмысленным занятием на свете.
«А с чего я вообще решил, что это имеет смысл для кого-то, кроме меня? А если скажет, что взял силой? Может! Ох я дурень. Ведьма она!».
— Я хочу забрать твою дочь, — наконец, вырвалось у Верена просившееся слово, — и готов дать за нее шесть дружин. Отдашь?
Такая лаконичность претила оборотням, но еще сильнее оскорбляла горцев. Однако именно она спасла ситуацию, когда один кровник шел на сближение с другим, и ни один из участников не желал затягивать. Оракул помолчал, затем наклонил голову, и тогда-то и прозвучали слова:
— Она из Элдар.
Приговор? Напоминание? Верен знал цену и тому, и другому. И еще он обладал самым острым чутьем в своей стае — не зря именовался «нюхачом-навигатором», не зря прославился, как Старый, не зря в схватке со многими противниками одержал верх и выжил.
Латалена Элдар — это вызов. Само имя, его значение, его история и его непростое будущее.
— Далеко зашла моя дочь, — вздохнул Ильмар и присел, предложил жестом сделать то же и волку. Верен устроился на лавке, чувствуя неудобство от совершенно излишних, по его мнению, мягких подушек.
Обманчивая мягкость асуров.
— Отдашь? — спросил еще раз Верен. Оракул усмехнулся, посмотрел на оборотня так, что тот пожалел, что не взял с собой оружия — не пронес даже тайно ножа, поступил, как порядочный воин. Безоружного особенно волнуют такие взоры. Источающие презрение и особую брезгливость. Источающие омерзение.
— Бог свидетель, я непричастен к тому, чем околдовала она тебя, — вполголоса заговорил, наконец, Оракул, опуская лицо, — но твое предложение сейчас дорого стоит. Полагаю, дороже, чем любая женщина Элдойра. Если бы не ее имя, я бы не задумался.
— Это против Веры, возвеличивать имена, — сухо напомнил оборотень, и, к его удивлению, старый асур улыбнулся — правда, лишь на кратчайшее мгновение.
— И ты прав, волк из Заснеженья, убийца и сын убийцы.
— Я убил многих, но не трогал твоих детей, — хмуро ответил оборотень, едва не ерзая по лавке и пытаясь найти твердую опору, — я сам был тогда слишком молод, не носил бороды, не ходил в лес один. Кости моего отца сгнили в земле, и Бог пусть простит его и остальных. Забудем вражду, между семьями и между родами.
— Волчонок, — голос Оракула был насмешлив, — с каким лицом мне сказать, что я отдаю тебе дочь? Этим, — он дернул плечом, носом — словно смахнул с плеча невидимую грязь, — которые верят, что она — Солнце Народа? Если я за свою семью не поручусь? Чем ты защитишься от их гнева? Моего слова здесь уже мало.
Этого Верен заранее боялся. Он не хотел такого поворота в беседе, в истории, в течении событий. Он надеялся, отчаянно, конечно, что каким-то чудесным образом удастся сохранить что-то, призрачно именуемое «честью», хотя бы перед этим заносчивым черноглазым чудовищем, против которого ни у кого в Поднебесье не было оружия. Даже у его собственного народа. Даже у единственной дочери.
«Она возненавидит меня, когда узнает. Меня возненавидят все. Определенно, я сошел с ума. Нет сомнения, брат Илидар был прав. И все же я делаю это».
— Ты хочешь победы. Я хочу свою женщину. Я не спросил тебя, когда брал ее в первый раз, — небрежно будто бы бросил Верен, пожимая плечами и складывая ладони на коленях, — и брал по доброй воле.
«Как бы старика не хлопнул сердечный приступ». Оракул же, несмотря на то, что казался мертвенно-бледным, не потерял самообладания. Лишь заходили под скулами желваки, а посох неприятно заскрипел по камням пола.
— О такой торговле не слышало Поднебесье. Понимаешь или нет, это дело принципа. Ты знаешь, что значит «принцип», волк?
Верен вздохнул. Пути назад не оставалось.
— Она моя женщина, — продолжил он, — я так захотел, и я так сделал. Отдашь мне ее сейчас — дам тебе шесть дружин защищать Косль. Не отдашь — погибай, если того желаешь. Я с места не двинусь, а твоя дочь все равно будет моей. После того, как осиротеет.
Оракул посмотрел в пол, размышляя.
— Вот что натворила Смута, — горько посетовал он, едва слышно, на горском, — если мне приходится оставить тебя живым, согласиться с твоими условиями, и скрыть причину от своей семьи. Как бы хорошо смотрелась твоя серебристая шкура на моем стяге! — Верен, хотя и привык слышать разные угрозы, вздрогнул от этой, произнесенной монотонно и буднично, как бы про себя, — что ж, добро. Когда все будет кончено, заберешь ее, и увезешь. Я не стану препятствовать тебе. Даю слово перед Богом. Теперь иди.