— Куда? — опешил волк.
— Иди к остальным Элдар. Будь красноречив и вежлив, — и, когда старый асур поднял лицо, Верен сжался где-то в глубине души: черные глаза полыхали огнем, — если моя дочь не сохранила своей чести, то ты не таков, как я уже понял. Скажи им сам. Будь проклят мой язык, если он повернется произнести эти слова.
— Как скажет отец, — вставая, поклонился оборотень.
Ему, должно быть, послышалось, что за его спиной раздался едва слышный стон, исполненный боли и ненависти.
***
Гвенедор Элдар понял все, стоило только Верену переступить порог дома. Это было не слишком сложно. И все стало ясно для старшего воина Элдар, когда оборотень вернулся после разговора с Оракулом.
— Отец, — обратился он к Оракулу, затем помедлил, прежде чем продолжать, — почтенный отец дома Элдар! Позволь утешить тебя в этот недобрый час.
— Зерном или скотом? — подал нетерпеливо голос Гвенедор, желая лишь одного: услышать приговор скорее и прекратить лелеять нелепую надежду, что все это еще можно остановить.
— Есть у меня, отец, — игнорируя вмешательство полководца, продолжил оборотень, — три брата. При каждом — по сотне волков. У трех братьев есть по двое сыновей. У них по двадцать. Есть у меня два кума — у каждого по пятьдесят голов хороших лошадей.
Ропот, поднявшийся в зале, мог бы заставить замолчать любого. Послышались хлесткие фразы: «Чего хвастаешься?» и «Считать учишься? Оно полезно».
— Знаешь ты, мы так и так побьем южан, — продолжил уверенно волк, — и знаешь, Косль и наш город. Пусть и зовется он для вас иначе. Прежде ты над ним хозяйничал. Теперь вот братья-воины.
— Да говори уже, лохматый загривок!
— Он денег хочет.
— Мы тоже хотим, ан нет.
Оракул молчал, пристально глядя в лицо оборотню.
— Просят мои волки не больше, чем твои асуры, — сохраняя достоинство тона, продолжал Верен, не отводя глаз, — сколько в бою возьмут: нам хватит. А я и того не прошу, отец. Есть у тебя конь, а у меня узда. Есть у тебя товар, на который я купец. Отдай мне свою дочь-вдовушку, которую я вернул тебе, и зароком кладу свою жизнь и всех своих волков — ответь.
С последними словами замолчали все. Когда вперед вышла Латалена, многие отворачивали от нее лица.
— Если согласишься, и примешь их помощь, я разрешу тебе остаться в живых, — почти пронзая ногтями ее ладонь, тем временем по-верхнегорски бормотал Ильмар Элдар, бледнея с каждым шагом, — но никогда, слышишь! — никогда…
Он остановился, перевел дыхание. Гвенедор мог поклясться, что слышит каждый вздох, невидимый даже оборотням, не говоря о людях.
— Я никогда не позволю тебе осквернять своим присутствием белый город, — закончил холодно Оракул, и Латалену шатнуло.
Многие недоуменно переглянулись.
— Пусть она только согласится, — шептал, молясь, Ласуан, закрывая глаза, — пусть она только согласится…
Гвенедор молчал. На одной чаше весов была свобода Латалены Элдар, а на другой — шесть вооруженных дружин, обойтись без которых Элдойр не мог. Отказаться от союза значило обречь город, королевство, да и половину Поднебесья вслед за ним на голод, дикость и возвращение к варварскому времени первых племен, на долгие годы и десятилетия. Но лишиться той, кого называли Солнцем, даже для предотвращения войны казалось невозможным.
Не он один испытывал похожие чувства. Латалена коротко кивнула — слегка шевельнулась трехслойная белая вуаль. Гвенедор, глядя на нее затуманенным взглядом, очень хорошо заметил, как дрожали кончики ее пальцев, сложенные в вежливое приветствие.
Как и в первом замужестве, у Латалены не было выбора.
В покоях Прекраснейшей собралась почти вся верхушка семьи Элдар: сестры и все прочие родственницы спешили принести соболезнования Латалене.
— Как ты смогла, Солнце? — допытывался Гвенедор нежно у сестры, целуя ее руки, — пожалуйста, прекрати плакать хоть на минуту. Скажи, откуда в тебе столько отваги…
— Я пошла на это ради союза. Ради белого города. Ради своего сына и его наследства. Я плачу от счастья, — тихо донеслось из-под вуали, — теперь Элдойр доживет до победы. Не знаю, посчитает ли отец мою жертву достойной того, чтобы Летящий взял трон.
Гвенедор тяжело вздохнул. Его сестра всегда была полна амбиций.
— Я не могу загадывать на такой большой срок, сестрица. Нам в этот раз придется очень тяжело. Надеюсь, ты понимаешь это. Я бы… просил тебя — уезжай в Атрейну. Беги в горы. Сегодня до заката — ты успеешь. А там — может, волка еще и убьют в бою! — в голосе горца слышалось отчаяние.
— Я останусь, — она отбросила вуаль, и Гвенедор увидел знакомое выражение лица: строго сжатые губы и твердый, решительный взгляд, — здесь мой сын. Мои учителя, мои ученики, моя семья и мой город. Я останусь.
Леди Элдар утешали. Ей сочувствовали и, по крайней мере, многие уже выказали ей поддержку. Главным же утешением было то, что обещание, данное Оракулом на словах, могло быть исполнено не раньше победы Элдойра, а до той победы надо уметь дожить. Кое-кто даже сожалел вслух нарочито громко о клятве верности, данной волкам-кровникам: разве что только наемник теперь сподобится убить наглого оборотня, посягнувшего на благородную Солнце асуров!
Латалене были благодарны: под стенами Элдойра раскинулся самый большой из когда-либо выстраивавшихся военных лагерей. Горожане смогли вздохнуть с некоторым облегчением. Дух захватывало от вида, который открывался со стен, и три дня в честь союза желающих пускали посмотреть на войска с высоты. Многим это зрелище поднимало настроение и вселяло надежду.
В самом лагере порядок соблюдался лишь благодаря немыслимым усилиям со стороны воеводств. Любая стычка, любой косой взгляд жестко пресекались, зачинщики — карались. И вопреки тем, кто предвещал озверение войска, ничего подобного не произошло. За долгое время это были первые добрые новости для жителей Элдойра, и настроение в городе изменилось.
***
Настроение Летящего можно было охарактеризовать, как исключительно подавленное.
— Не переживай, маленький друг, — утешил Летящего Пипс, — вряд ли наш полет окажется страшнее кровавой драки, что вы, двуногие, столь любите учинять. По поводу и без оного….
— Я не боюсь крови, — с наигранным презрением к смерти выдавил Летящий.
Дракон хмыкнул, но промолчал, раскуривая свою трубку.
— Ладно, ладно, — всего лишь спустя минуту уязвленная гордость заставила юношу признаться, — я не был никогда в такой драке; я еще могу сосчитать по пальцам рук… — он поморщился, — одной руки, скольких я убил.
— По нашим, драконьим, меркам, я в армии отслужил не больше тебя… ну или чуть-чуть больше, — вдруг сказал Пипс, и тяжело постучал когтистой лапой по камню, — и я однажды дрался с драконом всего лишь. Ну, двуногие у нас… не считаются.
— Не считаются, прости, что значит? — не смог удержаться Летящий. Ящер закатил глаза:
— Вы маленькие и вас много. С вами же нельзя всерьез, так? Один на один против дракона вы никто не устоите. А с драконом я один раз дрался.
Он снова замолчал, и Летящий догадался: Пипс победил в той драке, и впервые ранил или убил сородича.
— А у вас, значит, тоже есть войско? — спросил он, чтобы как-нибудь отвлечь загрустившего дракона. Тот принял смертельно обиженный вид: