— О как! — пожал плечами волк и щедро выругался, — остроухий! Живой! Да ты посмотри! Их тут еще есть!
Хмель Гельвин не пришел в себя ни в Живнице, ни в Падубах, ни на одном перевале не смог восстановить сознание. В первый раз он очнулся лишь в селе Катлия, где разместились несколько небольших групп повстанческих отрядов. Катлия располагалась уже на Сумгурском тракте — почти на северо-восточной границе Кунда Лаад.
Дремуша Куцый был верующий честный волк и надеялся, что однажды ему за доброту воздастся. И, хотя ему ничего не стоило бы проигнорировать раненных пленников, оборотень позаботился о том, чтобы их хотя бы пытались лечить.
— Приходи в себя скорее, остроухий, — заботливо ворчал оборотень, отпаивая горячим вином тяжелораненого, — вон, вся еда обратно идет, гляди-ка, не околей прежде сроку!
И сельские волчицы согласно подвывали, качая головами.
В Беловодье как раз случились выходные: четвертый день недели считался запретным для работы, и обычно народ устраивал гуляния с песнями, хороводами и застольями. Друзья и родственники непременно старались зайти друг к другу в гости под благовидным предлогом, а старшие мужчины совещались, обсуждая намерения на будущее. Однако внезапно, как буря, налетевшая война нарушила привычный безмятежный распорядок жизни. Теперь в четвертый день веселью предавались совсем уж отчаянные любители попойки, и город был опасен. Именно там Дремуша попытался пристроить раненного Гельвина, и попытка эта не увенчалась успехом. Оборотню пришлось вновь взвалить заботу на себя, однако остроухий неожиданно быстро шел на поправку.
Хмель Гельвин был прежде пять раз ранен и ни одного раза — серьезнее сломанного ребра или глубокого пореза. Он даже никогда не болел, разве что простудой, да иной раз по перемене погоды начиналась мигрень. В остальном же Наставник был здоров и крепок.
Медицина у оборотней Беловодья находилась на достаточно высоком по меркам Поднебесья уровне: по крайней мере, лучшим методом лечения оборотни в отличие от людей юга и жителей востока не считали ампутацию и кровопускание. На севере главными врачевателями в больших городах оставались кровопьющие вурдалаки, и их умения ценились весьма дорого. Наставника лечили по старинке — баней с можжевеловыми вениками, настоями трав, крепким вином и заговорами. Как и большинство здоровых мужчин, он выздоравливал лишь от хорошего ухода. Но если бы его раны были чуть-чуть глубже, или случилось заражение крови — скорее всего, он до дома не добрался бы живым.
Божья милость — как называл Гельвин свое известное войску «везение» — не оставила его и на этот раз. Несмотря на рану, остававшуюся безо всякого ухода почти пять дней, волки и их травники смогли остановить заражение и вскрыли гнойную опухоль, и, к тому моменту, когда Гельвин очнулся, он уже шел на поправку.
Встать мужчина смог еще через пять долгих дней, и еще дня три передвигался со значительным трудом даже до поганого ведра — ноги его то и дело подводили. На счастье Хмеля, приютивший его оборотень оказался волком честным, а потому из вещей гостя продал лишь сапоги — и те для того, чтобы оплатить неотложные расходы.
Остальные же выжившие в плену — их было вместе с Гельвином двадцать, но раны восьмерых были близки к смертельным, — разместились в одной из харчевен, которую для своих нужд, не особо стесняясь, отобрал у хозяев Ярфрид. Здесь же размещались трофеи дружинников, часть арсенала, и штаб.
Никогда прежде Хмель не оказывался посреди такой откровенной, нескрываемой, безнадежной нищеты. И это была не чистенькая, опрятная бедность, не скромность иных городских мещан и не военный аскетизм. Идя по селу, мужчина с ужасом, от которого замирало сердце, видел, что же оставила после себя уходящая на запад армия. Здесь было все. Перепроданные в рабство несколько раз женщины, еще вчера бывшие не последними горожанками на востоке; искалеченные войной солдаты и ополченцы, недобитые лишь за свое умение читать или писать; дорогие мастера и ремесленники, что выжили после падения городов в Железногорье.
Но он не рискнул задержаться перед рядами пленных, лежавших лицами вниз на разъезженной дороге.
— Куда их? — с серьезностью спрашивал вполголоса еще совсем юный ополченец своего командира. Тот нервно заозирался, комкая в перевязанной ладони лист лопуха. Увидев Хмеля, ехидно перемигнулся с ним, словно узнав старого знакомого. Затем отмахнулся и сплюнул через плечо:
— Кончай их, парень… самим жрать нечего.
Ничуть не выказав удивления, паренек вытащил из ножен свой длинный кинжал, пару раз взмахнул им, привычно проверяя балансировку, и с коротким вздохом легкой скуки склонился над южанином. Его соратники сделали то же.
Быстро, переговариваясь между собой, посмеиваясь тихо над забавой чьей-то агонии, они принялись резать пленных.
Гельвин, глядя на картину, словно в тумане, мысленно дописал под ней: «Позор и смерть Элдойра», потом, подумав, подошел ближе. Остальные не выказали никакого удивления, не приветствовали сородича, и вообще на его присутствие никак не отреагировали.
— Э, хей э са! Руки убери, зараза! — прикрикнул на одного из пленных убийца, — смотри-ка, боится!
— Не смей! Не надо! — голосил пленник, извиваясь и хватаясь за горло, — собачьи дети!..
— Мать твоя собачья дочь, ублюдок! Тьфу, обделался, ты глянь. Такую-то тварь и резать противно… шакала отребье, Гани, может, ты?
— Не-а, — лениво ответствовал Гани, и сплюнул, — не имею желания. Вито! Ты ли?
— Иди ж ты туда и растуда, твою-то душу налево и направо, Гани. Я не дотронусь до пакости.
— Я не хочу умирать! — голосил тем временем пленник, отчаянно пытаясь уползти — и зная, что уползти не удастся.
Терпение одного из воинов, сновавших над уже коченевшими телами, кончилось, и он, проходя мимо, легко наклонился, быстро провел по горлу пленника ножом и преспокойно проделал то же движение еще ровно тридцать шесть раз — быстро, хладнокровно, практически ювелирно, по-изощренному красиво.
Хмель чувствовал, как перед глазами плывет. Все смешивалось — серая хмарь неба, горелые бревна изб, жалкая рванина, вместо стяга — и алая река крови, еще теплая — от нее даже пар шел в предрассветном холоде.
Никогда прежде голод и ужасы войны не представали перед воином так явно, возможно, причиной этого было еще и то, что он остался один, слаб, безоружен и беспомощен. И еще он видел, что, несмотря на все брошенные против врага силы, армия отступает — Беловодье и Приозерье сгорели в пламени войны, и остались только тлеющие угли.
Случайно довелось участвовать Гельвину в агонии одного небольшого села, но этих нескольких дней он никогда уже не мог забыть. Беспамятство от тяжелых ранений и постоянный ужас, мгновения просветления и снова тяжелый сон — вот, что запомнил Хмель из своего нахождения в Катлии.
Как и любая армия, отступающая после поражения, армия ополчения выглядела не лучшим образом, да и превратилась скорее в сообщество голодных мародеров. Прошло всего несколько дней — а там, где проходили войска, не оставалось больше ничего, ни еды, ни чистой воды, ни мужчин — всех, кто мог держать в руках хоть мотыгу, направляли на защиту Приозерья, а лучших воинов — в Кунда Лаад, в Элдойр.
— Вот ведь набрали вояк, — плевался Дремуша, радуясь возможности предстать перед знатным эдельхином умным собеседником, — скоро кормить нечем будет даже и простых крестьян. Поди-ка, сытая же зима нам предстоит, когда от холопа до княжьей рати все биться уйдут.