И Мила, и ее отец оставались в черте города, время от времени полководец поднимался на стены, откуда мог хорошо видеть низину, и то, насколько успешно соблюдают его воины построение. Милу знобило, и она не была уверена, что причиной этого был холод и пронизывающий ветер. Последние вести от отрядов, ушедших на северные заставы, задерживались вновь, и только и было известно, что столкновение с врагом все же произошло. Мила не могла спать.
«Пожалуйста, не забирай его, — молилась она по ночам, вместо того, чтобы спать, как велел рассудок, — не забирай его у меня, Господи. Он ближе мне, чем мой отец, и чем кто-либо еще; оставь его мне, и я буду лучшей, послушнейшей, самой покорной и кроткой прислужницей его».
Последние вестники от оборотней все прибывали, и встречать их сбежался почти весь город. Каждый спешил спросить известий о родственнике или друге. Возникла давка, послышалась грубая брань и пронзительный женский визг. Уже раздавались крики отчаяния и горя, и Мила поежилась под вуалью — совершенно прозрачной и тонкой. Рядом метались, завывая и колотя себя руками по лицам, новые вдовы и сироты. Женщины Элдойра в вопросах причитания по покойнику превосходили всех прочих своих сестер.
Для южанок же вдовство было позором несмываемым, столь страшным, что множество их в прошлом предпочитали самоубийство над едва остывшим телом супруга. Мила вновь передернула плечами, увидев пестрые покрывала уроженок Мирмендела в толпе стонущих плакальщиц. Вне всякого сомнения, уже к вечеру камни у запретных капищ на западных отрогах ущелий обагрятся чьей-то кровью; и хотя старые обряды даже самым ярым приверженцам обычаев Юга были запрещены, с этим мало кто считался.
Поговаривали, впрочем, что Ильмар Элдар не велел строго наказывать семьи вдов-самоубийц: ведь во время осады их надо было чем-то кормить, и лишние рты только мешали. Правда, слух этот передавали друг другу шепотом.
Толчея, неразбериха, горестные возгласы язычниц и стоны плакальщиц, тихие, опасливые приветствия тех, чьи любимые вернулись невредимыми, и звонкие, чересчур звонкие призывы к молитве с северных стен… «Хмель Гельвин, вернись сегодня или завтра, — молилась Мила, глядя на северные ворота, — вернись, пока я не сошла с ума!».
***
Возвращение Летящего Элдар в Элдойр прошло тихо. Собственно, вернулся только Инарест из Предгорья, передавший срочное прошение — приветствовать в рядах ополчения Элдойра драконов.
На этот вызов выехал сам Ниротиль Лиоттиэль. Полководцы понимали, что появление ящеров над белым городом не останется незамеченным наблюдателями противников. Но в ущелье воеводу ждало определенного рода разочарование. Он рассчитывал узнать, что хотя бы два десятка опытных крылатых бойцов прервали свой обычай земного нейтралитета. А обнаружил горстку молодёжи, рассчитывавшей слегка подзаработать, о чем они тут же поспешили сообщить.
— Совершеннейшее безумие, — прокомментировал воевода Ниротиль, скептически разглядывая вернувшихся с Запада соратников Летящего — среди которых теперь также наличествовали пять молодых драконов, — и что ты от меня хочешь, юный мой друг?
Летящий сглотнул. Чего он, собственно, добивался?
— Ну, это ведь драконы, — торопливо заговорил он, стараясь изложить свои соображения в краткой форме, — они могут летать, и быть нам подмогой с…
— Как ты сказал, это называется? — игнорируя юношу, спросил Ниротиль Пипса. Дракон приосанился.
— Авиация.
— Так-так. Никогда не получал арбалетный снаряд в брюхо, авиация?
Дракон надулся, и выпустил несколько струек дыма в разные стороны, пыхтя и сопя. Над ними разворачивались и летали другие драконы, где-то, судя по реву, веселилась целая стая. Вопреки ожиданиям, хохот ящеров был слышен даже сквозь шум ветра.
— Чтобы пробить броню, надо еще хорошо прицелиться, — слегка высокомерно сообщил Арно. Воевода оценивающе окинул взглядом ящеров.
— А есть у вас броня? Не особо рассчитывай на свои чешуйки, крылатый юнец. И сколько мне будет стоить ваше вмешательство? — живо осведомился Ниротиль. Пипс икнул, и переглянулся с братом и Молнией.
Летящий осознал, что начинает немного ревновать драконов к подруге.
— Двести в день, — повоевав немного с собственной алчностью, пробормотал Пипс, — и я хочу долю от…
— Сто, — ответил тут же воевода Лиоттиэль, — и ни грошом больше.
— Помилуй, ты оставляешь мое гнездо пустым и голодным!
— Сто двадцать!
— Драконов не водилось в твоих предках? — убито прошипел Арно, но его старший брат не сдавался:
— Меньше, чем за сто восемьдесят, я не расправлю и одного крыла!
— Сто пятьдесят — и ты расправишь оба, никаких инспекций груза, — торжествующе сообщил Ниротиль, — и это мое последнее слово.
Драконы остались довольны торгом; это можно было определить по их нетерпеливо бьющим о землю хвостам. Пыль стояла столбом.
«Если бы также я торговался за свой трон…если бы я знал, что так можно торговаться! — думал Летящий, стараясь усилием воли не думать о том, что впереди ждет весь белый город, когда станет известен его договор с владыкой Иссиэлем, — и все же не могу, не смею торговаться… только не теперь и не сейчас. Нет такого трона, который бы стоил жизни всему народу».
«Идеалист, — сказал в его голове голос, в котором Летящий с трудом узнал голос Оракула Элдар, и понять не мог, как он мог зазвучать так ясно, — нет такого народа, который не стоил бы нашей войны».
========== Полные надежд ==========
Ревиар Смелый кусал губы, надеясь, что проснется, и только что услышанное окажется сном.
— Не говори моей дочери, — было первое, что он смог произнести, и выдохнул, — если это правда, надо ждать подтверждения. Как он погиб?
— Очень хорошо, мой повелитель, — бесстрастно поклонился Первоцвет, — защищал заставу в Кунда Лаад, и пал смертью мученика вместе с остальными двумястами…
— Чтоб им сгинуть, бесовым выродкам! — возопил, не в состоянии сдержаться, полководец, — хорошей смерти не бывает, и не бывать ей никогда. Уйди!
Первоцвет грустно вздохнул, выказывая сочувствие. Он оставил Ревиара одного. Постояв немного, полководец твердой походкой направился к своему столу, и поставил перед собой бутылку красного вина из Заснеженья, подаренную Брельдаром.
Но пить тут же расхотелось. Ревиар бессознательно смахнул кубок со стола, и затуманенными глазами следил, как красное вино расползается по дощатому полу.
Весь север Кунда Лаад был потерян. Дорога на Беловодье окончательно под властью Союза. Лучший друг оказался на этот раз в списке погибших. Это, конечно, был не окончательный приговор, но близкий к нему. Полководец запустил руки в волосы и взъерошил их. Как ни старался он отвлечься от того, что происходило в его душе, это ему не удавалось.
Он и Гельвин. Вместе на ристалищах Торденгерта тридцать лет назад. Одинаково упрямые в воинском искусстве. Гельвин, читающий стихи о победе белого города. Ревиар, бьющий того, кто стихи эти высмеял. Гельвин, утешающий его после смерти Гильдит — которую никогда не видел в лицо, и лишь под покрывалом издали единожды. Ревиар, за шиворот волочащий мужа Гельсин, и заставивший его работать, чтобы кормить, наконец, растущую семью. Меч Хмеля, отбивший удар, нацеленный в спину полководца. Рука Хмеля, твердо державшая стяг кельхитов в племенном конфликте — он рисковал званием, заступаясь за честь друга. Улыбка из-под мокрых русых усов, когда, после трех дней засады под проливным майским дождем, им все-таки удалось отбить отару тощих овец у Афсар — и от голода в ту весну больше никто не умер…