— Батька, — Вольфсон поднялся с колен, — ты бы забыл! Забудь да и помилуй! Не трогал я ее! И никто не трогал! Сама, вестимо, оступилась, да и упала!
— Ты мне поговори, щенок беззубый! — гневно воскликнул Илидар, и пинком опрокинул сына на дощатый пол, — я тебе покажу, изверг малолетний, как чужих баб забижать! Ишь, зубы скалит мне, собачье мясо; то-то покажу тебе, поучу! Поди сюда, чего прячешься!
— Батька, не бей! — взвыл растерявший всю свою доблесть Вольфсон, и несколько минут со двора были слышны только повизгивания подростка и хлест вымоченной в соленой воде розги. Затем с крыльца вылетел пунцовый от стыда Вольфсон, натягивающий порты, а за ним, грозно уперев руки в боки, вышел и сам Илидар.
Облачен царь был в просторный красный кафтан с вышитыми по краю петухами и барсами. Все, кто служил при вожаке стаи, знали: этот кафтан предводитель их надевает по особым случаям. Вот и сейчас Илидару Одноглазому приходилось наступать на собственную гордость и идти извиняться перед самим Ревиаром Смелым за беспорядок, учиненный его сыном.
Илидар Одноглазый слыл суровым воином, отличным командиром дружины, хорошим, «добрым», как звали его подданные, царем. В царстве волков постоянное противостояние князей Железногорья, Таила и Заснеженья привело к тому, что царь-большак на престол выбирался всеобщим советом только на время войны, в остальное же время его обязанности сводились к формальному главенству. Илидар княжил мудро. При нем в Таиле и многих других крупных городах жить стало определенно лучше; благодаря продуманному руководству и строгому взиманию дани с подвластных земель, северное царство ни разу за последние тридцать три года не знало голода.
И вот теперь этот высокомерный владыка должен был извиняться за шалость собственного щенка!
— У, я тебе! — пригрозил Илидар сыну и поволок его за собой, периодически одергивая.
Они шли по Элдойру от избы, в которой прежний ее владелец торговал пряностями, к Военному Совету, разгоняя по пути прачек, пастушек, кузнецов и всех других деловитых горожан, заполонивших улицы. Мясник у поворота, завидев государя, криво заусмехался. Илидар остановился, придержав сына за пояс.
— Куда рвешься, — сквозь зубы проворчал он и тут же обратился к волку-мяснику, — добрый тебе день, сородич! Хорошо ли идет твоя торговля?
— Твоими молитвами, государь, все ими, Небесный Охотник все знает, — скороговоркой пропел оборотень, ловко орудуя тесаком, — вот продажи пошли — а все воинство наше отважное, здешние-то мужики больше не свиноеды, так, хлебом да репой сыты…
— А колбасы-то, гляди! Наварил, навялил. Завернешь большаку в долг?
— Долгами князь не красен, — твердо ответил мясник, упирая руки в бока, и свита князя радостно залаяла и загоготала, признав родича за его язык.
— Ишь! Ой! — Илидар прикусил губу и постарался принять величественный вид, — верно, дом твой в достатке. Пристойно ли жадничать? Ну не гневись на меня, братец; почем кольцо? Заверни мне штуки три, пока мои слюной тебе порог не залили…
— С добрым словом на силу, на мощь, — улыбаясь, сказал оборотень.
— Будь же здоров тогда и ты, — учтиво попрощался Илидар и пошел по спонтанно образовавшемуся торговому ряду дальше.
Вольфсон любил гулять с отцом, хоть до последних пор ему одному редко доставалось внимание вожака. Он остался последним, младшим сыном Одноглазого: все его старшие пять братьев, не считая побочных, погибли в войнах и сражениях за царство, дочерей вождь, как водится, раздал самым своим лучшим соратникам и их сыновьям. К пятидесяти шести годам Илидар был окружен любящими зятьями и многочисленными внуками, а собственный сын остался у него лишь один. Вольфсона пришлось перевоспитывать — по очередности рождения он должен был однажды стать лишь наместником где-нибудь на окраинах царства или в Заснеженье, а теперь из него спешно лепили настоящего вожака стаи.
Вольфсон был совсем еще юн и многого не понимал — но Илидар Одноглазый был мудр и опытен. Он не случайно водил за собой везде своего сына, торговался с каждым, кого встречал на рынке, здоровался с теми, кого узнавал, и знакомился с незнакомыми волками.
— Петуха боевого не желаете, государь? — ловко подскочил торговец к Илидару слева, — вон какой — шпоры какие длинные, а хвост-то, хвост! А гребень? Такому сам Золотой Дракон позавидует!
— Изюма пуд, кураги полпуда, не купишь — прострел и простуда!
— Соленая рыба! Соленая рыба! Ра-а-аки речные!
— Леденцы сахарные! Леденцы на палочке, купите, сударь! — Вольфсон протянул было руку — прежде ему не доводилось пробовать сладость, но отец грозно сжал кулак перед его носом.
— Только попробуй, — пробормотал Илидар, — увижу, что этой дрянью зубы портишь, высеку — неделю не сядешь. Ну-ка ровно за мной иди!
Семья самого великого князя от семьи простого крестьянина ничем не отличалась — разве что царь мог позволить себе содержать нескольких волчиц, чего, впрочем, никогда не было: оборотни многоженство не одобряли и почитали за разврат.
— Смотри внимательно, сын мой, смотри по сторонам и помни, что так жить — негоже, — Илидар кивнул в сторону шествовавшей вдоль стен домов женщины на высокой деревянной обуви причудливо изукрашенной узорами и покрытой лаком, — вон, пошла, пошла! Скелетина худосочная, а туда же — продажная девка.
И царь волков с досады плюнул на мостовую, из-за чего на него тут же с укором посмотрели сразу десять эльфиек, живших на богатой улице: каждое утро они мыли камни щетками и тряпками. «Тоже чистюли», — поморщились оборотни.
Наконец оборотни дошли до трехэтажного особняка, где временно располагался дом Алиды Элдар. Обиженная воительница и рада была бы отказаться от разборок с самим великим полководцем — подобные распри разве что прибавили бы ей позора, и как женщине, и как воину, и — разумеется — как члену королевской династии, пусть даже по боковой линии родства. Илидар Одноглазый разбираться в родовом устройстве остроухих не собирался. Он точно так же пекся лишь о чести своей семьи.
— Вот я, вожак стаи, вот мой сын, воевода, — приветствовал Ревиара Одноглазый, — прости нас, глуп он, слаб и молод, неразумен, как всякое дитя — я его наказал, так и ты накажи, как тебе будет угодно.
Ревиар нахмурился.
— Что случилось? — спросил он Алиду. Леди-воительница закатила глаза.
— Обидел твою бабу… твоего воина обидел, — кивнул на Алиду Одноглазый, — совсем стыд потерял…
— Так «бабу» или все-таки воина? — Ревиар Смелый едва сдерживал улыбку, — моих воинов обидеть не так-то просто, вожак волков; что скажешь ты, Алида?
Асурийка вздернула верхнюю губу, как обычно горцы выражали крайнее презрение к происходящему.
— Ты знаешь мою семью, полководец, чего же испрашиваешь? — и женщина низко поклонилась в пространство, — когда это мы обижались на чужих детей? Раз уж владыка волков так просит — накажи его сына, но я о том просить не буду.
Илидар цокнул языком, явно одобряя дипломатические способности асурийки. Вольфсон мрачно молчал. Ревиар пожал плечами, и развел ладони.
— Коли так, твой сын прощен… подойди сюда, мальчик! — с этими словами полководец обратился уже к Вольфсону, — что, не по нраву тебе наши обычаи? Или, быть может, порядки наши не любы?