Мама поджала губы и осудила меня.
— Не по-рыцарски… — сказала она.
— Ты просто не всё знаешь о них, — заметил я, проходя в парадное, — о рыцарях.
— Ну, наверное, — ответила мама, складывая зонт.
— Ничего наверного тут нет, — ответил я, взбираясь на середину пролёта, — в те времена мусор выбрасывали прямо в окна. На рыцарей.
— Зачем? — кротко спросила стоящая внизу лестницы Аня. Я посмотрел на неё с некоторым беспокойством. Гамелина расстегнула куртку…
— Чтобы привлечь внимание, — пробурчал я. — Представь, Гамелина: ты, летом, на вонючей лошади, и сама потная, вся в железяках и с ведром на макушке, а тут сверху мусор. Возможно, жидкий.
— А если зима? — спросила Аня, поднимаясь за мною следом и помахивая пустым ведром.
— Тогда твёрдый, — убеждённо ответил я, — всё равно неприятно. Шум опять же и звон. Рыцарь сразу приступит к осаде…
— Фу! — сказала мама сверху. — Ну что за тема для бесед?! Меня просто мутит уже.
— Ладно, хорошо, — подытожил я, — здесь некоторые несут тяжести. Не до болтовни. Пока, Анька.
Мы дошли до гамелинского этажа.
— Я так поняла, что приглашения не дождусь, — скромно сказала Аня, пододвинув ведро вплотную к своей двери. Я притормозил и развернулся.
— А подарок ты приготовила? — спросил я, небрежно перебрасывая тяжелый ящик из одной руки в другую.
— Александр! — грозно сказала мама из мрака наверху. Эхо грянуло в пролёт лестницы, раскрошив моё имя: «Анр-анр-анр…» — и полетело вниз.
— Я приглашаю, — сказал я, послушав респонсорий маминого голоса. — На тридцать первое, часа в четыре. Придёшь?
Аня опустила ресницы, и голову она опустила. Стал виден пробор, чёрная коса, прилипшая к куртке, и мокрые завитки волос у шеи.
… «Sie sie die: Ich Rollen Ich Caulden, Apfels Soda Wasser — lassen. Die sie sie: es wahr Hexerei…» — послышалось мне. Что-то прогудело — в подъезде или в сердце, низко, настороженно басовито — будто колокол. Я ещё раз перебросил ящик из руки в руку. «Старые слова… — подумал я. — Кальден… Хексен… Вассер-лассен… Как будто напиток, а на самом деле действие. Я теперь помню и это?»
— А как же, — сказала Гамелина и подняла на меня глаза: серые и близорукие.
Наверху мама отперла нашу дверь, сквознячок промчался по этажам, звякнули стёкла, ящик выпал у меня из рук и, грохоча, съехал с лестницы. Яблоки вырвались на свободу и запрыгали по ступенькам, словно большие красные мячи.
— Вот блин! — заметил я и ринулся в погоню. Гамелина присела на корточки и поймала несколько яблок. Остальные раскатились по площадке.
— Тебе будет нужна помощь, — серьёзно сказала Аня, закидывая в надтреснутый ящик пойманные фрукты. — Я приду пораньше… Держи, — и она протянула мне красное яблоко, согретое теплом её рук.
Что мне оставалось делать? Я взял у неё плод…
— Я поставила чайник, — сказала мама лёгким тоном и покашляла. Так она маскировала любопытство. — Согреемся после дождика. Верно?
— Пригласил, — буркнул я. — Интриганка.
— Вот эти слова ни к чему, — отмахнулась мама, — совершенно. Ты будешь кушать?
Я пристроил яблоки в выемку под окном кухни, где мы хранили овощи.
— Промочил ноги, — сообщил я.
— Это что, повод не есть? — поинтересовалась мама. — Завари-ка чай. А я займусь ужином.
— Может у меня будет температура? — задумчиво спросил я. — Или хотя бы сопли?
— Ещё чего! — дружелюбно отозвалась мама. — И не выдумывай даже. В школу пойти придётся. Я тебя спиртом разотру, и ничего не будет. И чаю с малиной дам. А для начала одень носки, те, красные, шерстяные.
— Не одень, а надень, — поправил я. — Они ведь кусючие.
— Именно так я и сказала, — менее дружелюбно произнесла мама. — Можешь сам их укусить — выйдет весь яд заодно, как из кобры. Ты не слыхал утром — Тинка обещала прийти в семь или в восемь?
— Совершенно мне это неинтересно: ни утром, ни вечером, — отозвался я. — Мы, кобры, глухие, чтоб ты знала.
Шерстяные носки действительно «кусали» меня за босые ноги, а что делать — я легко простужаюсь.
— Я всё-таки поболею, как ты считаешь? — спросил я.
— Не выдумывай, — решительно сказала мама, это был её любимый ответ. — Кто болеет перед днём рожденья? Вот уйдёт последний гость — тогда сколько хочешь.
IV
