— Хватит… — пропищала женщина.
— Вы родились в августе, — продолжил я, — часто климат меняли.
— Папа военный…
— Был, — уточнил я. — Вы уязвимые все по медицине, точно, ещё тюрьма какая-то, не разберу. Вам тридцать лет.
Женщина совсем притихла и залилась неестественной бледностью, словно створожившееся молоко.
— Ваш муж ходил… — продолжил я, у женщины приоткрылся сам собою рот и на скулах выступили два розоватых пятна. — Только не к гадалке, к врачу. Такой, травник вроде, да? На разговор. У вас ведь одни выкидыши?
Бабушка выложила кружево и крючок на стол, сняла очки и покрутила колечко на пальце. На балкон прилетели уже две галки.
— Первый раз я скинула, когда мама умерла, — глухо сказала женщина и провела ладонью по клеёнке — точно в том месте, где под ней лежали деньги. — Тяжёлый был случай, сама чуть не кончилась. Потом брат утонул, а я была уже на пятом месяце, недоносила. Потом… того-этого, чего я уже не делала, как ни сохраняли — все без толку… Двадцатая неделя, и привет…
— Работа у вас сидячая, и руки вы поднимаете часто — некстати это, — заметил я, потихоньку отгораживаясь от знания.
— Я телефонистка, старшая смены, между прочим, — скромно сказала женщина и всхлипнула.
Что-то в знании мешало мне.
— Кем, говорите, отец ваш был? — спросил я.
— Врачом, — ответила «кверентка», шмыгая носом, — тюремным, на зоне, но…
— Боже, — вырвалось у меня.
— Будут у меня дети? Скажи… — Неожиданно тётка подалась вперёд, и плащ на ней разошёлся, словно влажная кожура, явив полосатенький самовяз. — Скажи мне… — Руки её точно прилипли к столу.
— Будут. Нескоро, два или три года пройдёт, — сказал я, отмахиваясь от зова её голодной сути. — Поменяйте ещё раз климат. Много южнее… Где по-другому едят…
Женщина звучно отсморкалась.
— И с работы этой уйти надо вам, — довершил я. Женщина вздрогнула и впилась ногтями в стол.
«Если б ты ещё не тырила, — подумалось мне. — Многое б тебе было дано».
— Уйти с работы, — прошептала обладательница краденых очков. — Уехать? Как же так?
— Да, это главное. Всех благ, — поднялся я. — Дверь я вам открою. Деньги, оплату — положите под клеёнку, не глядя. Возьмёте оттуда хоть купюру чужую — будет болячка. Прошу.
Половицы в коридоре не скрипят — пленные немцы клали их на совесть, иногда доски словно постанывают, отзываясь на шаги. Поникшая кверентка задержалась на пороге, словно не решаясь выйти, как ранее не могла никак войти.
— А муж? — ни на что не надеясь, но зная заранее ответ, спросила она и посмотрела через плечо. Её суть — вороватая костистая старуха с длинными патлами и бельмастыми глазами — драла чары переходов в клочья, пытаясь влезть в квартиру. Порог, как и полагается, препятствовал.
— Уйдите первой, — посоветовал я. Она глянула на меня печально — совсем не старая жеищина с тяжёлым грузом прошлой крови за плечами. Я вздохнул. — Будут перемены к лучшему… Идите теперь.
Внизу ветер хлопнул форточкой в парадном. Суть глядела на меня, не моргая, сливаясь в цвете с плащом «Дружба».
— Того-этого… Прощай, в общем, — сказала женщина и вышла из квартиры. Я не ответил и закрыл двери — первую и вторую. Печать серебрилась у порога, отрезая дорогу злу.
— Кустарь, — сказала мне бабушка. — Вспомнила, как тебя называть. Самоучка. Партач.
С балкона, натужно крикнув, снялись и улетели чёрные птицы. Четыре галки. Бася проводила их тявкающим звуком.
— Но ты мондрый[13]звер, — заботливо сообщила ей бабушка. «Звер» радостно хрюкнул.
— Следует быть внимательными, — сообщила бабушка всем присутствующим в кухне.
— Склоняюсь перед вашим знанием, — безучастно сказал я.
Бабушка встрепенулась и окинула меня замечательно длинным взглядом.
— В знании имела весть, — заковыристо сообщила она, — об опасности.
Я вздохнул и налил себе чаю. Серая клиентка навела на меня грусть.
— Гадаешь ты верно, — продолжила бабушка, прощупывая почву для спора. — Но не вижу поиска.
— Сегодня утром едва нашёл расчёску, — возразил я, немного окрепнув.
В чай я добавляю лимонную цедру и мяту, это замечательно возвращает силы.
— Звыклые бздуры[14], — радостно сообщила бабушка. — Узнала их. Дзерзость и дзикость.
— Приятная встреча, — отозвался я. — Какую опасность вы видели?
— Мусорный фургон, страх твой реалный, — сообщила бабушка, выйдя наконец на тропу войны. — Сколько дней до неомении[15]?