— Почему я вдова? — спрашивает Инга. — Скажи, почему? Почему? За что?
И выдыхает судорожно, без слёз… Как когда-то мама.
И уходит. Я слышу, как плачут попеременно то чайки над дюнами, то Инга в тёмном доме.
И тогда я внезапно, как от удара, подскакиваю — и спешу в это царство плюща, гробницу веселья, в страшные чёрные коридоры…
Но сестры там нет — и вообще никого нет. Только слышно, как шепчет море снаружи и чайки плачут высоко-высоко… И всё без конца…
— Инга! — изо всех сил кричу я в гулкую, пахнущую кислой ягодой тьму. — Инга!!
И просыпаюсь.
В дверь отчаянно звонили: длинно, по нескольку раз — потом принялись колотить.
Мама зашаркала по коридору… Покашляла у двери — и открыла первую, а потом и вторую…
Утро у людей в нашей стороне ни цветом, ни красками не отличается от ночи, оно ужасно. Я так считаю.
— Сила плюща велика, — вывел Альманах с явной неохотой, — он не теряет своей листвы ни в холода, ни в жару. Сила жизни в нем огромна, однако он может свести с ума или отобрать память. Места, где в изобилии растет плющ, полны мрачной тайны…
«Хорошо бы», — подумал я про память. И про тайну… И повздыхал.
— Мама! — рявкнула с порога сестра моя, Инезилья. — Ну сколько можно! Мало что никто не встретил, так ещё и… Познакомься, это Вальдемар…
«Хомяка купила в этой Риге, — мрачно подумал я. — И носится. Тоже мне…»
— Здравствуйте, Володя, — церемонно сказала мама. — Извините, у нас тут всё внештатно с утра.
— Он не Володя, — сурово просипела Инга уже на кухне. — Он Вальдемар, из Дании.
«Значит, в руку», — подумал я и заснул опять.
Снилось мне странное: зал со знаками зодиака на потолке, зеркальные стены, окна в рост напротив них, и отражения… Все знакомого вида и улыбчивые. И чудовищны, и страшны, и, разглядывая, понимаешь, что чудовище в отражениях ты и есть — и вновь странно, и страшно, и восторг… И глухо рокочет барабан, словно перед казнью.
А колокол едва и слышен.
Обе двери хлопнули поочерёдно, кто-то проскочил — громоздко и громко. Был встречен Ингой и вскрикнул…
— Собачие мясо! — сказала тётя Ада. — А ты чего тут? Ух, напугала. Аж левая рука онемела…
— Заблудилась, — фыркнула Инга и заперлась у себя. Со стуком.
Следующим на пути у тётки встал я. На кухне и с красным яблочком.
— А! — протрубила тётя Ада обрадованно. — Вот ты где! Ирод! Мне за тебя Алиска всю голову прокусила. Звонки в ночь-полночь, в трубке от неё кашель и нехороший звук. Ну, я прислушалась — крикнула им там: «Идиоты!» — так она сразу в чувства пришла. Говорит: «Мне мама снилась!» — и сморкается, представь. «А кому она только не снилася, — я ей отвечаю. — Вот, например, мне». И, что характерно, с указаниями этими учительскими снится кажен раз. «Ада, — говорит, — поправь мне покрывало» — и отключается, я её даже про папу не спросила… Ну, я же не Алиска, я мясо ем и соображаю ещё как-то чем-то, бывает. Я полетела на кладбище — а там вся могила в яблоках! И в колючках! И воробьёв собрание: жрут, не стесняются! По цветнику скачут. Я сразу же всё выкинула непотребство это. Хризантемы полила на осень, вино вылила на головы им всем, ну, спросила, как папа там… да в ответ лишь птицы пели песни воробьиные.
— На высшем уровне там он, — сказал я. — В заступниках. Поскольку пал, защищая… Доблестно.
— Где-то так и думала, — внезапно миролюбиво заметила тётка. — Но мама хоть бы хны! Так Алиска кашляет-перхает и всё своё: «Надо Саничке помочь». А я так спросонья и не поняла, что за Саничке… Только потом достукалася — про тебя, босоту, речь! Спрашую: «Чем помочь? К терапевту или уже сразу — в гипс?» — А она мне: «Происходит ужасное!» И трубку кинула! Я в ауте!
— Будете яблочко? — спросил я. — А чай?
— Буду говорить с тобой, — ласково сказала тётя Ада, не скрывая угрозы. — Ты тогда, когда, не записала… Ворвался, мебелями хлопал, кефир не допил, всю душу разбередил мне, а я уставшая была. Все дни не спала из-за тебя, вспоминала…
— Надо ночью спать, — вставил слово я.
— Ночами у меня дежурствы, — отбилась тётя Ада. — А потом Алиска с ужасом. Не перебивай, сама собьюся. Теперь так. Кольцы любила всю жизнь, сколько помню себя, одно даже чуть не проглотила, как маленькой была. Мама… наша мама, говорила: «Привели, называется, в театр ребёнка, в культуры! И что? Увидала дочка колечко — как сорока кинулась, и в рот его — хвать!»