В столе что-то грохотало… Я, не желая вылезать из пледов, посбрасывал кошек на пол, открыл стол — и чуть не в лицо мне вывалилось маленькое зеркальце, старинное, да что там — просто древнее: не купленное, не краденное, найденное честною Фортуной на склоне яра в давнем доме. Нынче нежилом — легко попасть в такие места, например, из сада, главное, путь назад не позабыть.
— Смотри! Смотри, несчастный, — сказала пустоглазая Эмма из зеленоватой мути старой бронзы. — Просто смотри. Не вздумай бояться. Это уже не я.
— Зачем? — нахально переспросил я и сунул зеркало под подушку. Оно пошуршало там, привлекло внимание кошек, а потом всё стихло — я задремал.
Снились мне, некстати, коридоры. Сводчатые, белёные грубо — известью по камню. Много дверей — все странные, шестиугольные. Тёмного дерева. Под ногами камень — неровные плиты. Серые — истёртые посередине, как бы от долгого хождения многих ног и, ближе к краю, матовые — с еле заметной влагой во швах. Я был не один и говорил достойно, но о весёлом. Руки мои во сне были в краске, а сам я в каком-то рубище. И в сапогах.
Когда удалось проснуться — зачем-то пошарил рядом с собою: обнаружилась кошка и несколько бусин, в тон зверю — чёрных.
Бусины были от ружанца, а он распался в сентябре, с утра — просто брызнул в стороны. А ведь всего-то — висел на стеночке…
В разочаровании от подобных находок в постели, я поднял руки и пересчитал пальцы. Их было десять. В этом жесте, я думаю, были продолжение сна и ожидание вестей, — но сны на среду лживы.
«Берегитесь опасности и злонамеренных людей», — написал Альманах, истощённый ворожбой, пошелестел и закрылся.
— Ты вроде радио теперь, — заметил я. — Поставь плечи на ширину ног и отойди от процедуры.
Говорить он не хотел. Открываться тоже. Лежал плоский, с растрёпанным корешком, замусоленный по краям. Трепетал. Затем шипел, шуршал и показывал «Казочку про зорi» на страничке «Грудень», стоило спросить даже пустяшное. А когда после уговоров и угроз явил всю суть с помехами — предпочёл изъясниться туманно.
«Чтобы жена ничего не могла утаить от мужа, муж прикладывает к правому боку спящей жены сердце совы, тогда она скажет всю правду», — заявил гримуар.
Затем попытался было издать что-то вроде коротких гудков, передумал, плюнул в меня пылью и смолк. Явно враждебно.
— Шипеть на хозяина! — строго сказал я ему. — Это надо выдумать такое. Вдобавок — плевать! Наверное, тебя кто-то научил…
«В ноябре запасают дрова на зиму и ведут на откорм желудями свинью», — ответил Альманах.
За окнами было пусто — такой себе белый свет, где-то утро и беспощадно яркое к тому же, а у нас туман — благосклонный ко всему незримому.
Зримое же в нём шло своим чередом — осень по грануле. Вороны кружились над Змеиной колонной медленно, как хлопья пепла, — скоро начнут они сбиваться в стаи и, погракивая тревожно, устремятся за реку, уступая тьме.
Дни будут гаснуть час за часом, чтоб завтра снова быть — серым светом, чёрными птицами в зыбком небе, поздними яблоками, дымом, пылью, звоном, шорохом, невнятными голосами. Становиться от строки к строке — зимой, весною, летом… И все, кто выжил, пережил, остался, пусть воспоминаньем — пребудут в строчках этих долго-долго и даже вечно. Как многое здесь. Памятью спасённые будут счастливы непременно. А плохое пойдёт — пусть мимо.
Ведь Всех Скорбящих Радость совсем рядом — а от неё всем Утешение и Покой. Так показалось…
…Я сидел на лавочке во дворе у подъезда нашего и грел руки дыханием.
Из парадного беззвучно вышла Гамелина, вклиниваясь в пыль и серость ярким красным пальтецом.
— Это ты? — спросила она. — Несчастный…
— Нет, это он, — сказал я. — А у тебя вся спина белая…
— Началось, — буднично произнесла Аня. — Те же темы. Шуточки эти тупые, тоже мне, остряк-самоучка…
— Самоучка тут только одна, — ответил я. — Это как раз ты — швея-кукудесница. Тупь и зыбь.
— Всё, — ровным и скрипучим голосом сказала Аня. — Меня задолбало…
И она с ровного места зарядила в меня чем-то мощным, с искорками и иголками, прямо вот хлопнула в ладоши, дунула и… Думаю, именно от такого некогда превращались в свиней. Во всяком случае — вращались, возможно, в пыли, ведь форма непредсказуема порою, лишь содержание непреложно.
Я остался прежним.
— Вот когда ты носилась тут с ведром мусорным, — заметил я, уничтожая последствия гамелинской волшбы, — толку от тебя как от ведьмы было больше: заговоры там, шерсть эта, очистки, интриги, намёки — это интересно, хотя бы. Иногда даже неприлично. Но без ведра ты просто ноль.