Витрина не обнаружила признаков подвоха, изменился огонёк свечки — он стал красно-зелёным.
— Колдовской огонь, — сказал я. — Вижу его, а яблоки — нет. Гримасы рынка…
Женщина подняла крышку аквариума и дала мне гранат.
— Надо чаще ходить в школу, — заявила она.
— Бегу и падаю, — фыркнул я, ощупывая плод.
— Когда сгорели сады Элиссы, в пламени выстояло одно дерево; завоевателям пришлись по вкусу его плоды. Семена они увезли к себе на родину, а появившиеся плоды назвали «карфагенскими яблоками», — сказала она скороговоркой, в речи слышался странный акцент — словно треск мёртвых ветвей из сгоревшего сада.
— Тот город ведь отстроили, — сказал я.
— Но не храмы, — ответила женщина, — теперь мы скитаемся.
— Да, все мы рассеяны, — согласился я, — но можно и не слушать ветер.
— Как можно не слышать то, что стучит в сердце? — возразила она.
— Мне бы хурму, — старательно избегая ответа, промямлил я, сообразив, что на первый урок опоздал.
— Достаточно и граната, — сердито обронила женщина. — Что это там? — удивленно изогнув бровь, спросила она, указывая пальцем за моё плечо. В руках у неё мелькнула ленточка, синяя — или показалось.
— Гадское лето, — сказал я, не обнаружив за спиной ничего интересного. — А сколько… — Передо мной был пустой прилавок; с краешку примостился помятый в сражениях с молью и коварными змеевиками дядя с торбой белых семечек и тыковками-карафоньками, чуть дальше бабуля в плюше, истёртом ещё при Петлюре, раскладывала по прилавку гербарий из жухлых трав и нервно покрикивала:
— А хто забыл петрушку? Укроп, девочки, селерка, хрин…
И никаких свечек, аквариумов и садов Элиссы.
«Так всегда они, — подумал я, засовывая гранат в сумку. — В новолуние шатаются бессонные, лезут, липнут — и всё-то эти дешёвые трюки. Она, видите ли, исчезла. Тоже мне, Кио поганое. Вот попробуй так в канцтоварах… ну, или в библиотеке — там у всех вообще двойное зрение безо всякой субботы…» И окончательно решил, что в школу я сегодня уже не пойду — опоздал, метель, темно и холодно. Никакого настроения спать на уроке. Я повернулся к лестнице и к школе спиной. Вперёд, вверх, через три квартала к бульвару у станции «Университет». Подальше от сменной обуви, диктанта и химии. Заодно не ждать автобус…
Метро — это целый мир, оно в трудах всегда — даже когда не работает.
Улица, уютно устроившаяся меж огромных доходных домов, вела под горку, и это было замечательно — внизу улицы, под полуоблетевшими деревьями, приятственно расположились кинотеатр и кофейня в нём.
«Ага! — торжествующе подумал я. — Я тут не случайно!»
Под ногами смачно похрустывали порыжевшие пятипалые каштановые листья. По покатой мостовой, напоминающей спину дракона из сказки — фигурно выложенная брусчатка мокро блестела стаявшей крупой, — рыча, поднимался пахнущий хлебом фургон. Я поднял глаза — на портике дома, над вывеской магазина «Подарунки», окутанный дурманом дешёвой парфюмерии и слегка припорошенный первым ноябрьским снежком, сидел надутый грифон — завидя меня, он переступил с лапы на лапу и криво ухмыльнулся — или показалось.
— Я знаю твое имя, — тихонько сказал я; грифон напустил на себя незыблемость. Из подворотни порыв ветра вынес пригоршню листьев и эхо: «Имя… имя… имя…»
Мне стало холодно.
Огромное фасадное окно кинотеатра занимала любовно вырисованная афиша. «Заклятие Долины Змей», — вопили шершавые на вид красно-чёрные буквы.
«Хорошо бы „Змей“ была подпись, интересно, какие у них заклятия», — подумал я и пошёл за билетом.
Стоило мне зайти в помещение, как на город обрушилась мгла — сначала редкие белые мухи лениво поплыли мимо окон, затем зачастили меленькие крупинки, а потом появилось ощущение, что над полуоблетевшими кленами, каштанами и ещё помнящей ленивую октябрьскую прохладу черепицей вспороли подушку. Машины и люди пропали из виду вовсе. Кассирша выскочила из своего стеклянного закутка и, шелестя самовязом с помпончиками, просеменила к двери.
— Какой ужас! — раскачиваясь словно болванчик, пробасила она. — Ещё вчера ходили в плаще… Кошмар!!!
Затем она вздохнула и спросила:
— Что вам, мальчики?
Я оглянулся. Не считая подозрительного растения в огромной кадке, в помещении были я и она, никаких «мальчиков» не было и в помине.
— Мне бы билет на девять двадцать пять, — переминаясь с ноги на ногу, сказал я.
Кассирша осмотрела меня с подозрением:
— А почему ты, собственно, не на уроке? — спросила она, заходя в кассу.
— У меня подсменок… — быстренько приврал я.