Во время обеда приходит записка с приглашением меня на высочайший завтрак на следующий день. Отправляюсь спать в вагон. В четверг утром штабной шофер, неизменная дружба коего куплена мною за 25 рублей, приезжает за мной на вокзал и везет меня в штаб. В ожидании царского выхода беседую со старыми знакомыми, с английским генералом, попадавшимся мне в Маньчжурии, с протопресвитером военного духовенства Шавельским[22], тоже старым соратником, нежно кидающимся мне на шею, с министром двора графом Фредериксом, с Воейковым[23] и другими.
Выходит Государь. Он в форме своего 6-го пластунского батальона. Черкеска сидит на нем хорошо, а между тем с элегантностью носить этот костюм не всякому дано.
Пьем великолепную водку, причем замечаю, что Государь пьет очень мало.
Рассаживаемся. Алексеева нет; характерно, что он предпочитает питаться в штабной столовой. Рядом с Государем справа старший из иностранцев, а слева Иванов. Я оказываюсь рядом с румынским генералом. Приходится ему говорить приятные вещи о его стране, когда я столько наводил критики на их порядки, которые были действительно крайне неудовлетворительными, когда они вступили в войну.
Напротив меня сидит отец Шавельский. Заговариваю с ним, стараясь поддержать своего дивизионного священника Поспелова, норовящего получить одновременно и Владимира на шею[24] и медаль «За храбрость», но вместо того получившего лишь синодское благословение. Шавельский приходит в негодование и просит меня объяснить Поспелову, что лучшее украшение пастыря это — смирение, а не кресты и медали. Подмечаю, судя по взгляду, что Иванов разговаривает с Государем обо мне.
После завтрака все переходят в соседнюю залу, где меня ставят между окнами у стены, вдоль которой выстраивают тех, с кем Государь будет беседовать. Тут меня подхватывает Иванов и торопливо шепчет: «За завтраком мы с Государем говорили о том, какой вы молодец, а только, если вы теперь будете с ним беседовать слишком… определенно, буду дергать вас за фалды». Государь кончает разговор с Шавельским и подходит ко мне.
Те же светлые, голубые глаза, та же светлая очаровательная улыбка.
Я рапортую по положению: «Такой-то (должность, чин и фамилия) имеет счастье представиться Вашему Императорскому Величеству».
Государь, улыбаясь, говорит, что во время завтрака наблюдал мою дружелюбную беседу с румыном. Отвечаю, что поневоле пришлось, но что воевать у них неприятно.
Царь смеется, а сзади Иванов дергает меня за черкеску. Разговор переходит на дивизию, вкратце докладываю о современном ее положении. Государь говорит: «Да, хорошо работают кавказцы, даже здесь дух захватывает, читая донесения про их атаки. Очень хотелось увеличить дивизию, но совещание главнокомандующих фронтами, наоборот, нашло необходимым сократить кавалерию». На это я скромно заявляю: «А жалко, Ваше Величество, горцы такой чудный боевой материал», — сзади чувствуется очень настойчивое потягивание черкески. Разговор кончается пожеланиями здоровья, успеха и просьбой передать Царский привет кавказцам.
Царь переходит дальше по линии, потом удаляется в сопровождении Воейкова. Мне рекомендуют подождать, пока Воейков не выйдет от Государя, и поговорить с ним. Вскоре появляется Воейков.
Он жалуется на то, что в России всюду растет крамола, я ему выкладываю некоторые свои впечатления о Ставке и кончаю словами: «Пока у вас дела ведутся так, не жалуйтесь, что в России крамола. Крамола у вас здесь».
Захожу в Отдел военных сообщений[25], где нахожу двух товарищей по Академии; они мне устраивают отделение в поезде на завтрашний день, а затем долго рассказывают про ужасающее положение железных дорог. Если поверить этим пессимистам, вся железнодорожная сеть должна прийти в ближайшее будущее в полную негодность. Вот такие разговоры не должны были бы допускаться в Ставке даже в товарищеском кругу.
На следующий день уезжаю. Поезд отходит с большим опозданием, а в Петроград приходит не в субботу днем, а в 5 часов утра, в воскресенье, 26 февраля, оказавшееся первым днем революции.
Революция
Картина начала революции была описана неоднократно, и повторять это описание я не стану. Нахожу очень томительным сидеть дома в бездействии, когда беспорядочные толпы солдат бродят по улицам, творя всякие безобразия. Пробираюсь к своему приятелю Ярмонкину на Моховую, испытав пулеметный огонь на Казанской площади. У Ярмонкина узнаю новости о том, что формируется какой-то комитет[26] в Государственной Думе для водворения порядка и что Энгельгардт[27] назначен комендантом города. Поздно вечером Ярмонкин мне телефонирует подробности организации думского комитета и сообщает, что он по телефону передал Энгельгардту о моем прибытии в Петроград и думает, что меня, вероятно, вызовут, так как Энгельгардт собирает в Думе людей, могущих содействовать восстановлению нормальной жизни.
22
Шавельский Георгий Иванович (1871–1951) родился в семье сельского дьячка. В 1911–1917 гг. протопресвитер военного и морского духовенства, профессор богословия. После Октябрьской революции в Добровольческой армии, а затем в эмиграции.
23
Воейков Владимир Николаевич (1868 — после 1930) родился в дворянской семье. В 1913–1917 гг. дворцовый комендант. После Октябрьской революции в эмиграции. Генерал-майор (1909).
24
Имеется в виду орден Святого равноапостольного князя Владимира 4-й степени. Знаками ордена были восьмиконечная звезда с серебряными и золотыми лучами, золотой, покрытый красной финифтью крест и лента из трех полос (1-я степень) и двух полос (2-я степень). Крест носили на шее.
25
Половцов здесь не совсем точен. Отделы путей сообщения были при штабах фронтов, а в Ставке с января 1917 г. существовало Управление военных сообщений.
26
Временный комитет Государственной думы избран 27 февраля в составе 13 человек (председатель М. В. Родзянко). До 2 марта выполнял функции правительства.
27
Энгельгардт Борис Александрович (1877–1962) родился в дворянской семье. Депутат Государственной думы 4-го созыва. С 20 апреля 1916 г. состоял в распоряжении начальника Генерального штаба. В дни Февральской революции избран председателем военной комиссии Временною комитета Государственной думы. После Октябрьской революции сражался в Добровольческой армии, затем в эмиграции. После установления советской власти в Латвии оказался в СССР. Отбывал административную ссылку в Хорезмской области. С 1946 г. жил в Риге. Полковник (1917).