– А вот мы сейчас салфеточку! – бодро комментировала она свои действия, застилая острые бабкины коленки рельефным бумажным полотенцем.
– А вот мы сейчас котлеточку! – звонко рубила ложкой серо-бурый общепитовский шницель, зачерпывала остывающее пюре, ловко пичкала бабку.
– А вот мы сейчас компотику!
Бабка без аппетита, но послушно ела и продолжала шуршащим шепотом выкликать своего Гарика. Никита морщился.
– А вот мы сейчас поговорим! – утратив надежду привлечь его внимание сигнальным кашлем, бодро возвестил мужичок, и таки своего добился – раздерганный Говоров пригвоздил его к стулу «фирменным» прокурорским взглядом.
– Ох ты ж, боже ж, – мужичок было сдулся, но тут же накатил – рюмки на столе не пустели, подавальщица за этим приглядывала, – и вновь осмелел. – А вот скажи мне, Никитос, чё ты с хатой делать думаешь?
– Не понял, – буркнул Говоров.
Не понял он, почему это какой-то незнакомый провинциальный ханурик по-свойски называет его, Говорова, Никитосом. Его так только в раннем детстве звали, кстати, именно тут, у деда с бабкой, хотя и тогда он предпочитал мамино ласковое «Никитушка», но местные пацаны с городским не миндальничали и… А, должно быть, это как раз бывший местный пацан!
– Так я ж Васёк, – уловив тень сомнения в говоровских глазах, сказал экс-пацан и зачем-то ему подмигнул. – Помнишь, как мы вместе в лесополке кастрик палили? Ты, я, Лешка-Козява и рыжий Димон, он еще пистонов целую ленту притащил и батины патроны, а мы их в огонь закинули?
– Пистоны помню, – признался Говоров, не уточнив, что воспоминания это неприятные, преимущественно тактильные и сосредоточенные пониже спины.
Дед за ту выходку с пистонами и патронами вдумчиво и с чувством отходил Никиту ремнем.
– Эх, было время золотое! – мечтательно жмурясь, засмеялся Васёк, у которого пресловутые пистоны отпечатались в памяти не так болезненно. – А помнишь, как мы наелись незрелой алычи, а потом решили проверить, все ли газы горят? А козу соседскую безрогую помнишь?
– Честно? – Никита пожал плечами. – Нет.
– Э, э, ты чё? Как это не помнишь? Мы ж кореши с тобой были, такие бравые шкеты и друзья – не разлей вода! – заволновался Васёк. – Я ж тебя, знаешь, как ждал? Вот, думал, приедет Никитос, и мы с ним все порешаем по-братски!
– Слушай, давай не сейчас, а? – тоскливо-досадливо попросил Говоров.
Ему уже было все ясно: наверняка соседка Вера всем растрепала, что бывший шкет Никитос теперь столичный прокурор, и сейчас к нему потянутся со своими просьбами и проблемами все «старые знакомые», какие понаглей…
– Э, ты чё, а когда же? – не отстал прилипчивый Васёк.
Вот теперь Никита вспомнил: он и тогда, в лесополосу, с ними незваным увязался. Рыжий Димон даже хотел ему в ухо дать, чтобы отклеился и не вязался к большим пацанам, да Лешка-Козява заступился за мелкого. Козява – он у них самый старший был, лет десяти, наверное, Никитосу и Димону было по восемь, а Васёк этот еще в школу не пошел… Госссподи, зачем он все это вспоминает?!
– Ты ж сейчас снова свинтишь в свою Москву, ищи тебя потом, свищи, а с агентствами договариваться дураков нет, это себе дороже будет, – Васёк упорно гнул свою линию и теребил Говорова за майку, словно трепал за ухо шкодливого рокера Мэнсона. Мэнсон глумливо гримасничал. – Выйдем, ага? Поговорим, ага?
«Не отвяжется», – обреченно понял Говоров и встал из-за стола:
– Ага.
Вообще-то выбраться из сумрачного обеденного зала, где в нарочито печальной тишине и духоте за плотно зашторенными окнами поминали деда Игоря, он же Гарик, он же старый упрямый дурень, Никите хотелось уже давно.
За стенами кафе царило оглушительно жаркое курортное лето, пахнущее арбузами, шашлыком, вялящейся в пыли алычой и морем, до которого было рукой подать. Два квартала по прямой, перейти через зеленую речку по подвесному мосту, миновать палатки торгашей и ряды забегаловок с популярной снедью, обогнуть гордо высящееся здание гостиницы – и вот он, пляж.
Скинуть бы жаркие черные туфли, стянуть с себя джинсы и мокрые от пота носки, как попало уронить душную рокерскую майку – и бегом к шипучей ласковой воде… Ну, как бегом? Вперевалку, с болезненным шипением и веселыми ругательствами ковыляя по раскаленным неуютным кругляшам – пляж тут крупногалечный, для босоногих танцев решительно не приспособленный…
– Может, по пивку холодненькому? – перехватив устремленный в голубую даль тоскливый взгляд Говорова, предложил Васёк.