К нашему несчастью, на историю КПСС пожаловала комиссия из райкома. Я с перепугу решил торопиться и сразу тянуть билет. Думал, вдруг этот дятел испугается комиссии и поможет, а Кирюху я потом угомоню. Но историк, хитро ухмыляясь, сказал, что будет сам вызывать и начал с отличников, чтобы показать, как хорошо подготовил группу — видимо, он надеялся, что к нашему выходу комиссия утомится или перейдет на другой экзамен.
Может, так бы оно и вышло, но Кирюха уже так перевозбудился в ожидании встречи с главным тренером «Авангарда», что позабыл о времени и завопил «Где Елисеев?», не дождавшись даже девяти утра. Мы только успели перекинуться с Серым испуганными взглядами, как камень, и не маленький окатыш, а большой кусок асфальта, прилетел в жестяной подоконник. Гупнуло так, будто у окна взорвалась граната. Комиссия попадала на пол, историк сорвался к окну, а туда как раз причалил второй камень, попав ровно в середину верхней глухой фрамуги.
Брызнуло осколками стекло, настал черед историка падать на пол, будто снова война и налет. Часть класса перелякалась, бывалые заржали, а Серый сдуру ляпнул: «Ну, дебил». Я-то понимал, что он имеет в виду Кирюху и, скорее, сожалеет о случившемся, нежели радуется, но все вокруг, включая городскую комиссию, решили, что речь идет о преподавателе. Вот так и получилось, что историю КПСС мы не сдали. И даже не пришлось тянуть билет.
Директор училища МихМих был серьёзно контужен во всех смыслах этого выражения — твердолобый служивый дурак еще и попал в войну под бомбежку и завал, после чего чуть притрясывал башкой и брызгался слюной. Вся бурса его ненавидела за склочный мелочный характер и отвратительную манеру повторять одно и тоже по нарастающей.
«Доигралися? Доигралися? ДОИГРАЛИСЯ?» — орал он в своем кабинете, брызжа слюной прямо в лицо и приплясывая вокруг нас, шо твой Топтыгин в цирке, когда клоуны уже надоели, а тигров еще не вывели на арену.
«А я ж гаварыл, я ж їм гаварыл, гаварыл, шо комиссия!» — рвал глотку МихМих, и я зачем-то решил уточнить детали: «А за комиссию, кстати, нам ничего не гаварыли».
«Молча-а-а-ать», — директор сначала взвился, а потом припал к линолеуму, наклонив лицо параллельно полу и став еще больше похожим на игривого циркового медведя: «Молча-а-ать!!! Уж я-то вам глаз на жопель натяну!» Зараза, будто мне мало было неблагозвучной фамилии со всеми вариантами дворовых рифм.
Мы молчали. На улице Кирюха продолжал требовать знакомства с тренером Елисеевым, но уже жалобно и с подвываниями — до него начало допирать, что что-то пошло не так. И, будто ему в масть, Серый пустил слезу по щеке, намекая на горячее раскаянье.
Эту его особенность я никак не мог понять. Вот мне, чтоб расплакаться, нужно было сильно расстроиться — представить, как Герасим топит Муму или расстрел фашистами кого-нибудь совсем беззащитного, типа раненых красноармейцев или белых лошадей. А Серый, хитрый цыган, случись нам попасться на базаре за кражей семечек или таранки, в ту же секунду мог зареветь, как голодный грудничок — с захлебкой и переливами. И почти всегда его слезы нас выручали. Почти.
Злобный МихМих, тяжело дыша, накрутил вокруг нас пару кругов. Потом уселся за стол, снял телефонную трубку, подержал чуть в руке и со звоном хряпнул обратно на аппарат. «Уж простите нас, Михал Михалыч», — начал из-под соплей нащупывать выход Серый, но директор повернулся в сторону дверей, открытых для пущего воспитательного эффекта, и спросил сквозь стену у Космодемьянской, которая, конечно, уже сидела на подхвате в приемной, ожидая рядом с секретаршей приговора: «Зося, это ж эти, шо всегда?»
— Они самые!
«Что всегда?» — попробовал уточнить я, но директор смотрел мимо, будто мы — совсем пустое место, давая понять, что сейчас на нас будет поставлен окончательный крест.
— Восемнадцать есть им, Зоя?
«Конденка помладше на год, а Попелю скоро будет. И приписное есть уже…» — ответила мастачка из предбанника.
— Ну, так вы знаете, шо с ним делать.
Под шум вокзала попало всей группе — чтоб неповадно было смеяться над преподавателем. Кого-то перевели из хорошистов в троечники, кому-то поставили на вид, Серый попал на испытательный срок до Нового года, а меня сдали в армию. Весенний призыв уже закончился, восемнадцать мне маячило только в июле, но МихМих напрягся и я полетел, шо аист, служить Советскому Союзу.