Этот недострелянный политрук кричал, что мне еще повезло, что экзамен был по истории КПСС, а, раз так, мне прямая дорога в тюрьму, но я уже его не слушал. Да и так посудить, в армию все равно пришлось бы идти, не с моим счастьем косить. И вообще: раньше сядешь — раньше выйдешь, шо так тюрьма, шо так два года. Хрен с ним.
Вот так я вошел в историю ПТУ № 15 как первый ученик, не закончивший бурсы и ушедший в армию перед третьим курсом. Все завертелось так быстро, что я даже не успел с матушкой повидаться, — тиснул телеграмму: «Ушел армию напишу места службы целую», и салют.
Только и успели, что проводы загулять. Денег, понятное дело, не было — какая может быть стипуха у отчисленного за хулиганство с особым цинизмом? Но Серый подсуетил бидон браги с хлебзавода — там свои люди гнали на продажу, а с бухлом ты уже царь. В воскресенье сели во дворе, подтянулись соседи и кореша — кто консервации принес, кто хлебушка. Так что напекли картошки, и всем хватило.
Вот только начали рановато, и уже к обеду раскочегарились на полную — гармошка, песни. По итогу сил не рассчитали и к вечеру закрывались уже чьим-то портвейном из канистры. И лег он сверху на брагу так криво, что еще ночью мне стало плохо. И не просто плохо, а грабли. Думал, кончусь, не дожидаясь кирзовых сапог, — блевал желчью и трясся, будто не лето завтра, а Крещенье.
Утром Серый с пацанами умыли меня и поволокли под руки к военкомату. Там все были помяты после проводов, но я — лучше всех, и тут отличился. Полежал в тенечке, еще поблевал с часок, как подъехали тентованные «Газоны». Мои уже сбежали похмеляться, так что я из последних сил дополз до машины, а там уже люди помогли залезть в кузов. Всех пересчитали три раза, начался бабий вой, а я забился в уголок, строго-настрого пообещал себе никогда больше не пить и старался дышать. Раз-два, раз-два.
По папашиной линии у нас было глухо, как в танке. По маминой тоже все не слава Богу — полсемейки, как враги. Брат деда сначала в полицаях промышлял, а в сорок третьем ушел с немцами. Дальше, по слухам, он воевал за казачьи войска, а закончил войну в дивизии «Руссланд». Я слышал краем уха на кухне, что они защищали какого-то царя Владимира, а потом ушли в Лихтенштейн. И если другие страны выдавали коллаборационистов Союзу, то Лихтенштейн уперся и дал всем желающим уехать в Аргентину. Вот с тех пор о нем ничего и не слыхали.
Там, где надо, об этом факте, конечно, знали. И мы знали, что «там» знают — еще в суде над папашкой гособвинитель упоминал, что, мол, все яблочки в нашем саду гнилые, а мама мне сжимала плечо горячей рукой.
Поэтому, когда пацанов разбирали покупатели, я особо и не переживал — детей сидевших отцов было полно, но с родственником за границей, еще и воевавшим на стороне врага, мне ничего секретного, далекого и опасного не светило. Так и получилось — меня забрали одним из последних, вместе со шлаком из сидевших и доходяг — в стройбат.
Никуда даже и ехать не пришлось — оставшихся подобрала харьковская учебка на Холодной Горе, как объяснил нам сопровождающий офицер, чтоб разбавить чурок хохлами. Я страшно обрадовался — от мамы недалеко и до района вообще час троллейбусом. Вдруг чего — прыг через забор — и поминай как звали.
По прибытии оказалось, что через забор особо не попрыгаешь — по всему периметру колючая проволока, а потом сразу нас озадачили таким количеством дел, что мысли о большом побеге или маленьком забеге отсохли за ненадобностью.
В учебном центре военспецстроя № 96735 преобладали жители среднеазиатских республик, которых огульно именовали урюками. В них, оказывается, тоже следовало разбираться — рядом с цивилизованными казахами встречались, например, туркмены из аулов, в которых не знали, что такое автомобиль. У нас тоже не во всех селах лампочку Ильича вкрутили, но по сравнению с ними мы были как летчики — читаем, подписываемся, понимаем, где право, где лево и чего нельзя, а чего нельзя совсем.
Узнав, что я не то что грамотный, а отучился целых два года в ПТУ, при распределении по воинским специальностям меня поставили в колонну, в которой преобладали славянские рожи — нам объявили о том, что мы теперь будем операторами подъемных козловых устройств. Что это такое, мы узнали через пару недель, когда двенадцатую роту повезли на полигон — через реку от колонии Макаренко для учебки согнали всевозможную строительную технику: трактора, экскаваторы, краны поменьше и кранищи до неба.
Мой кран ездил по рельсам, таская туда-сюда учебные трубы с контейнерами. Там мы полгода дергали рычаги, а по вечерам выходили на край самой длинной стрелы курить с видом на вечерний Харьков. Нужно было долго-долго идти по верху стрелы, пригибаясь к ней, чтоб потом аккуратно свесить с краю ноги, задыхаясь от собственной показной смелости. Обучавшие нас деды говорили, что рано или поздно за такую дерзость кого-нибудь сдует оттуда, но при мне этого не случилось, а большего от судьбы обычно и не ждешь.