— Спасибо, — Я вздохнула. — Для меня это правда очень важно. Хотя мне жаль, что я так и не услышу, что за новые песни у тебя.
— Тебе не понравится.
— А если понравится?
Рики почесал рукой в шевелюре, а затем переставил на мостовую пустые кружки и похлопал ладонью по столику-бочке.
— Умеешь стучать ритм?
— Нет, но мой бывший — перкуссионист…
— Просто делай так: два хлопка, как аплодисменты, — и по бочке. Раз-два — бум! Раз-два — бум! Громче!
— Но люди…
— Да посрать, бэби!
Мы сидели друг напротив друга, хлопали и ритмично стучали по столу, Рики улыбался, и я вдруг поняла, насколько это и впрямь интересное занятие.
А потом он начал изображать звуки гитары, да так похоже, что прохожие стали останавливаться и доставать телефоны — я это видела краем глаза, надо было держать ритм. А потом Рики запел… Не просто запел — заорал на весь старый город.
Это был и ужас, и стыд, и одновременно невероятная красота. Я не знаю, на что это похоже, но только не на «Роллинг Молли». Я никогда раньше такого не слышала, тут был и бит, и хип-хоп, и пронзительный вокал от высоких нот до самой хрипоты. Я потом сто раз смотрела те видео, а тогда была словно в гипнозе — сидела с восторженными глазами, отрыв рот, и ритмично била по бочке… И вся толпа тоже была в гипнозе.
Кончилась песня, спало оцепенение — кто-то истошно захлопал, кто-то стоял с открытым ртом и продолжал снимать, а вдалеке над домами уже стрекотал, мигая красным и синим, полицейский кар.
— Это фузы? — насторожился Рики. — Ну, копы? За нами? У вас тоже на шум прилетают?
Я кивнула.
— У вас тоже принято убегать?
Я покачала головой:
— От них не убежать.
— О! — усмехнулся Рики. — Ты даже не представляешь, какие они мне поставили протезы!
В следующий миг он просто схватил меня в охапку и бросился вниз по улице. Я визжала — сначала от страха, а потом просто визжала и хохотала. Мелькали дома и переулки, мелькали над головой деревья парка, а потом мы оказались на набережной, и тут Рики остановился и поставил меня на землю. Никто за нами уже не гнался.
Мы подошли к перилам и стали смотреть в ночное море.
— Как тебе песня, бэби? — спросил Рики.
Я молчала, подбирая слова.
— Рики, это было… это было потрясающе. Но это страшно. В нашем мире это нельзя петь. Ты понимаешь, что оскорбил всех? Специально! Ты оскорбил инвалидов, людей разных рас, женщин, мужчин, все ориентации, вегетарианцев, стариков, защитников климата! Вообще всех! Кстати, деревозащитники — такого слова нет, у нас это называется эко-активизм.
— Да посрать, что они сделают? В суд подадут?
— Я же объясняла сто раз: суд — это про деньги. А оскорбления — это про запреты. Для этого не нужно суда, достаточно народной петиции, и тебя просто вычеркивают отовсюду. Это называется попасть на фан.
— На радость?
— На вентилятор. Достаточно один раз попасть в скандал, и тебя заканселят. А эко-активистов, между прочим, десять процентов, представляешь, если они все петицию подпишут?
— Что вы мне сделаете, я кусок пластика. Ну, отключите, да мне посрать.
Я вздохнула. Он продолжал:
— А в чем оскорбление, бэби? Я сказал правду, и повторю тебе то же самое без песни: у вас тут у каждого особые права, все гордые и оскорбленные, даже у деревьев права. И только у мертвых нет никаких прав! У мертвых и тех, кто не родился. Муравья обидеть нельзя. А мертвых можно без их согласия собирать, разбирать, продавать по кускам, запихивать в станки и мультиварки, и пусть ещё спасибо скажут, что хоть пылесосом дали пожить. Новые песни писать нельзя — оскорбляет тех, кто помнит старые. И старые петь можно, но не все, они тоже оскорбляют. Был жив — не оскорбляли, теперь оскорбляют. Ну да, вы молодцы, люди будущего, научились оживлять мумии. Трудно вам было наверно, но все-таки научились, окей. А дальше-то что? Что с ними делать, с мумиями, вы не придумали, топите печки, мы ваши дрова. Мертвые у вас должны сидеть на лужайке, непрерывно благодарить за спасение и по команде вспоминать прошлую жизнь. Оживите мисс Гувен! Она мечтала о таком рае! Но вы ж таких не оживляете, она вам на хрен не нужна, и вам посрать, о чем она мечтала. Я не прав, бэби?
— Не прав.
— Ну, камон! Назови хоть одно право, которое есть у мертвого.
Я задумалась.
— Ну… память?
— Память — право живых. Хотят — помнят, хотят — вычеркнут мертвого и забудут навсегда, живым никто не указ.