В какой-то момент он пожаловался на боль в руке.
– Не переживай, – сказал человек. – Долго тебя эта боль мучить не будет. Расскажи мне теперь о Конти и Кантарелле.
Но об этих мафиозных авторитетах первой величины Раббиа знал немного. Кантарелла, насколько ему было известно, вообще редко покидал виллу Колаччи, он сам никогда с ним лично не встречался.
– А вот Фосселла часто туда ездит, – сказал он, – и с Конти в Риме встречается не реже раза в месяц.
Больше вопросов не было. Человек закрыл блокнот, надел на перо авторучки колпачок.
Раббиа охватил панический ужас. Он снова начал что-то бормотать о Сандри и Фосселле, но человека за столом это уже не интересовало. Он медленно поднялся со стула и засунул руку под пиджак. Раббиа увидел пистолет, и поток его красноречия иссяк. Больше он боли не чувствовал. Словно загипнотизированный, бандит смотрел, как человек привинчивает к дулу пистолета глушитель. Он не отводил взгляд от оружия, видел, как пистолет поднялся до уровня его лица и приблизился к нему. Чуть ниже левого глаза он ощутил холод стали и услышал негромкий голос мужчины в последний раз:
– Теперь, Раббиа, я отправлю тебя в ад. Скучать ты там долго не будешь – скоро встретишься с остальными.
У Гранелли, как всегда в пятницу вечером, было полно народа.
В глубине ресторана за уютно расположенным в небольшой нише столиком в одиночестве обедал Марио Сатта. Он целиком и полностью разделял известное мнение о том, что обедать в ресторане лучше всего вдвоем – вместе с официантом.
Сатта принадлежал к тому типу мужчин, которые привлекают к себе внимание. Вот и теперь, когда он разделывался с великолепно приготовленной курицей, несколько эффектных дам, сидевших за разными столиками, время от времени бросали в его сторону весьма откровенные взгляды. Даже в стране, диктующей моду на мужскую одежду, он выглядел необычайно элегантно: на нем был прекрасно сшитый темно-серый костюм и небесно-голубая сорочка с широким шелковым галстуком коричневатых оттенков. Свет, искрясь и играя, отражался от браслета его плоских часов марки «Патек Филипп».
У Сатты было удлиненное, загорелое лицо, орлиный – с небольшой горбинкой – нос.
Сатту можно было принять за удачливого актера, известного кутюрье или пилота сверхзвукового реактивного лайнера.
На самом деле он был полицейским, хотя его мать, уже далеко не молодая светская дама из древнего аристократического рода, услышав такое определение, сморщилась бы и обязательно поправила бы того, кто так его назвал.
– Полковник карабинеров, – ледяным тоном сказала бы она.
Так оно и было в действительности. Несмотря на свою относительную молодость – тридцать восемь лет, – Марио Сатта уже имел этот высокий чин. Злые языки поговаривали, что быстрому повышению по службе он обязан необычайно широким связям матери, хотя нередко даже враги – а их у него было немало – признавали его высокие профессиональные качества.
Но что ни говори, он был полицейским, и мать его не переставала удивляться, почему он выбрал такую странную профессию, когда она могла распахнуть перед ним все двери – как в политику, так и в бизнес.
Старший сын в свое время поразил ее тем, что стал хирургом, уважаемым коллегами и пациентами. В принципе, ее мнение о профессии врача было высоким, но синьора Сатта считала это ремесло удручающе скучным. И тем не менее оно стояло в ее табеле о рангах неизмеримо выше, чем работа полицейского. Марио сам часто думал о том, что определило его выбор. Может быть, изрядная доля цинизма, составлявшего одну из главных черт его характера. Действительно, откуда, как не из кабинета полицейского так хорошо видны недостатки, глупость и чванство коррумпированного общества его страны?
Тем не менее, несмотря на его цинизм – а может быть, именно благодаря ему, – Сатта был хорошим полицейским. Честным, порядочным, неподкупным, чему, конечно, способствовало и его крупное состояние. Кроме того, он обладал аналитическим умом и неуемной энергией, поэтому всегда успешно расследовал те дела, за которые брался.
Работа составляла одну из четырех ведомых ему страстей. Остальными тремя были изысканные блюда, молодые женщины и игра в триктрак. Марио Сатта был искренне доволен прожитым днем, если выполнялось несколько условий: ему удавалось удачно поработать утром, пообедать в одном из лучших миланских ресторанов; днем повозиться с обширной картотекой на преступников, которую он вел уже несколько лет; после службы в элегантно обставленной квартире приготовить потрясающий ужин для себя и очаровательной дамы, умной настолько, чтобы после еды сыграть с ним в триктрак и не поддаться. Однако позже она обязательно должна была ему уступить в постели, где от нее требовалось существенно меньше умственного напряжения, чем от игры в триктрак.
Последние четыре года службы – после того, как он обратился с прошением о переводе в отдел по борьбе с организованной преступностью, и просьба его была удовлетворена – доставили полковнику глубокое удовлетворение. Сатте всегда хотелось проникнуть под покров тайны, окутывающей преступный мир, и он нередко ночами просиживал долгие часы, пытаясь вникнуть в его секреты и взаимосвязи.
Первые три года полковник собирал информацию, сравнивал, оценивал, взвешивал, из разрозненных имен и событий пытался создать истинную картину того, что в действительности происходило в этом скрытом от посторонних взоров мире. Он отслеживал связи между городами севера и юга Италии, между организацией проституции в Милане, изготовлением и незаконной торговлей спиртным в Калабрии и транзитом наркотиков через Неаполь.
Через три года он знал о мафии больше, чем любой другой посторонний, равно как и подавляющая масса тех, кто имел к ней непосредственное отношение. Его помощник Беллу часто шутил, что, если бы Сатта решил переметнуться на противоположную сторону, он мог бы сразу же включаться в новую работу – в предварительной стажировке не было никакой необходимости.
В течение последнего года Сатта стремился применить свои теоретические знания на практике. Именно он стал инициатором расследования о широко нашумевшем скандале вокруг огромного сталелитейного комплекса в Реджо и даже смог засадить за решетку одного из заправил мафии – самого дона Моммо. Жаль только, что всего на пару лет.
Последнее время его внимание было сосредоточено на двух основных кланах – Абраты и Фосселлы, которые орудовали в Милане. Сатта терпеливо собирал доказательства их причастности к проституции, коррупции и торговле наркотиками.
Для этой цели полковник организовал специальную, тщательно отлаженную и продуманную структуру, в которую стекались сведения от прослушивания телефонных разговоров, службы внешнего наблюдения и осведомителей, как внедренных в преступный мир, так и принадлежавших к нему, но тайно сотрудничавших с карабинерами. Он очень надеялся на то, что вскоре ему удастся собрать достаточно улик, чтобы разделаться с некоторыми главарями миланской мафии, а если очень повезет, даже с самими Фосселлой и Абратой.
За последний год работу его в определенной степени облегчала все более усиливавшаяся неприязнь к преступникам со стороны общественного мнения. Людям наконец надоели наглость и безнаказанность бандитов. Как ни странно, немалую роль в этом сыграли коммунисты. Участвуя в правительстве, им удалось ужесточить некоторые законы, хотя и недостаточно. Сроки тюремного заключения за отдельные преступления никак не соответствовали степени их тяжести, найти свидетелей было очень непросто, а защитить их – еще сложнее. Тем не менее мало-помалу ситуация изменялась в лучшую сторону. Каждый раз, когда мафия совершала особенно дерзкие и жестокие преступления, общественное мнение все сильнее и напористее выступало против засилья бандитов.
После обеда Сатта договорился о встрече с одной молодой актрисой – миниатюрной, хрупкой, деликатной, невероятно красивой, которая к тому же обожала играть в триктрак. Она пригласила его к себе – наверное, чтобы сыграть несколько партий. По этому поводу полковник решил заказать на десерт свое любимое фруктовое мороженое.