– Ну, не знаю. Я бы так опрометчиво не обещал, – снова пробурчал под себя Б. Б.
А Инфант молчал и обдумывал.
– Так что, – вдруг осенило его, – вы и Наталью насиловать не будете?
– Почему же, почему же… – снова пробубнил Илюха, но я его заглушил.
– Ты чего, Инфантик? – не поверил я. – Тебе, похоже, не только твоя девушка не дает, тебе вообще мало что в жизни само добровольно дается. А если ты и добираешься до чего-то, то только после длительного, тяжелого, изнуряющего труда. Зачем нам ее насиловать? Нам и так хватает. Мы ведь все это для тебя устраиваем, забыл, что ли?
– А… – протянул удовлетворенно Инфант, и мой план сразу стал вызывать у него значительно больше доверия.
– Короче, общая диспозиция такая. Мы Инфанта якобы избиваем, но так, что девушка о «якобы» ничего не подозревает. А наоборот, в ее помраченном сознании все выглядит до ужаса серьезно. В результате Инфант падает обессиленный на колкий лесной настил, а мы тут же переориентируемся на девушку. Как ее имя-то? Ну да ладно. Так вот, начинаем ее недвусмысленно домогаться, за руки дергать, предложения грязные ей делать, ну, может, схватим разок для пущей убедительности за что-нибудь округлое. То есть мы всем своим рукоприкладством демонстрируем свою неприкрытую сексуальную агрессивность. И может быть, мы ее и проявили бы, агрессивность эту, – тут я обвел внимательным взглядом участников и остановился на одном из них, – но ошибка наша, Б. Б., в том, что мы начисто позабыли о мужественном Инфанте.
И я снова обвел окружающих выжидательным взглядом.
– Нам-то казалось, что он бесчувственно лежит на мягком лесном настиле, но, оказывается, мы ошиблись. Недооценили мы его. Оказывается, он не бесчувственно лежит, а наоборот – вполне чувственно лежит. Да и то недолго. Видишь ли, Б. Б., дело в том, что мы, увлеченные своей сексуальной агрессией, не замечаем, как приподнимает Инфант свою избитую, но не сломленную голову, как вглядывается он мутными зрачками в начинающийся сгущаться сумрак. И там, в сумраке, размытые контуры трех фигур начинают постепенно проясняться, и видит Инфант одну напуганную девушку и двух откровенных насильников. А когда приглядывается, понимает, что это его собственная девушка, та самая, которая так долго ему не давала. И вот сейчас, прямо на его глазах, она может стать легкой сексуальной добычей двух не заслуживших ее халявщиков. Ну кто от такого не разъярится? Особенно если сам до этого безрезультатно ухаживал за ней целый месяц? И все воздерживался и воздерживался, как теперь выясняется, совершенно напрасно. Вот и обычно уравновешенный Инфант, завидев такую жгучую несправедливость, не на шутку разъярился. И дал волю своей ничем не сдерживаемой ярости. И как выяснилось, Б. Б., разъяренный Инфант – это страшная история не только для женщин.
– Это точно, – закивал Илюха, соглашаясь.
– Короче, лихо подлетает он к нам, как будто не били и не колотили мы его до этого наотмашь, и точными, натренированными ударами рук повергает нас наземь и продолжает добивать тупыми носками своих мягких ботинок. Ты смотри, Инфант, мягкие ботинки не забудь надеть, с обязательно тупыми носками. А то я знаю тебя, ты вполне можешь не рассчитать ярости удара.
– Вот здесь, – не согласился Илюха, – ты, товарищ сценарист, немного погорячился. И переборщил. Чего-то очень громоздко у тебя получилось, перемудрил ты с тем, как он нас бить будет. При чем тут ботинки и зачем вообще нас добивать? Руками вполне достаточно будет. И не надо нам повергаться наземь, нам куда проще в чащу леса ретироваться на заранее подготовленные позиции. Потому что насильники – они вообще трусливые в душе, и если им сопротивление оказывают, они не бьются до последнего издыхания, а пытаются тут же малодушно убежать. Так что давай не извращать давно разработанный и отточенный образ.
– Старикашка, – пригрозил я, – не вмешивайся в производственный процесс. Расплескаешь. Хотя про бегство – это разумно, бегство усиливает действие, добавляет «экшен», как сейчас говорят в кинематографе. Да и на девушку улепетывающее в панике хулиганье произведет куда как более сильное впечатление, чем примитивное избитое хулиганье. Так что, Инфант, Б. Б. прав, можешь любые ботинки надевать, мы падать наземь не будем, мы лучше убежим по-быстрому.
– Вот так хорошо, так правильно, – согласился со мной Илюха и расслабленно откинулся на кресло.
– Ну вот, Инфантище, – продолжил я, – в результате ты, побитый и поцарапанный, а мы тебя обязательно поцарапаем немного для достоверности, спасаешь несчастную, уже наполовину сломленную и приготовившуюся к насилию девушку, как бы ее ни звали. И сразу в ее глазах ты становишься беспрекословным громовержцем, полноценным героем и несравненным победителем в неравном бою. А девушки, поверь мне на слово, громовержцам практически никогда не отказывают. Вот и она не сможет тебе не дать после такого. К тому же как ей иначе благодарность свою выказать, когда она на предельном эмоциональном взводе находится, не успокоившаяся еще от только что перенесенного возбуждения. Ведь лучшая благодарность за избавление от насильственного секса – это добровольный секс с самим избавителем. Который к тому же уже ухаживал честно целых двадцать восемь дней и отработал по самой полной программе. Так что тут без вариантов – она обязательно тебе, Инфант, даст, прямо здесь же, на мягкой травке, согретой каплями нашей с Б. Бородовым крови.
– Не надо крови, – опять напрягся Б. Бородов, но я промолчал. Ну что сделать, если он в сценических спецэффектах ничего не понимает?
– Ну как планчик? – поинтересовался я, когда все перевели дух.
– Ну что, стариканер, – первым отозвался Илюха, потому что ошеломленный Инфант пока был лишь способен на то, чтобы молча отмаргивать от себя глазами воздух. Их взгляд уже, казалось, устремился в недалекое будущее, где ему гарантировано было место громовержца, героя, обладателя, ну и всего остального, что ему тут наобещали. – Ну что, – повторил Илюха, – если честно, то впечатляет. Здорово ты все по местам расставил, красиво. Ну действительно, кто после такого откажет спасителю-то? Да любой последнее отдаст. Хотя здесь, – прикинул Илюха разумно, – в вопросе сексуальной благодарности, последнего как бы и не бывает. Молодец, Розик, работает в тебе творческая жилка. Процует, если на польский перевести.
Тут и Инфант вышел из своих коматозных мечтаний и тоже подключился к беседе.
– Я только одного не понял, – произнес он со свежей волной любознательности. – Что же с ружьем делать? Мне что, совсем из него не стрелять, а только прикладом вас пару раз по хребту двинуть? Или все-таки пальнуть для острастки?
– Для острастки кого? – задал обеспокоенный вопрос Илюха, ловя при этом мой многозначительный взгляд и пожимая в ответ недоуменно плечами.
Вот так мы сначала с Илюхой попереглядывались, а потом зачарованно заглянули Инфанту в глубину его лица, внимательно осматривая самые отдаленные места. Нам все же стало интересно: притворяется он так искусно или на самом деле умеет естественно отрываться от реального мира, как не каждому дано? Чудит ли он умышленно, как порой с ним бывает, или неподдельно естественен?
Мы заглядывали, осматривали и так и не смогли понять. Видимо, там, внутри, у Инфанта все так перепуталось и сбилось в клубок, что без специальных приборов было не разобраться.
– Да… – пришел я к выводу после осмотра, – без репетиции никак. А то он тут такого наимпровизирует… так пальнет… так всех нас отстращает до неузнаваемости… Да и какой нормальный спектакль без репетиций?
– Это правильно, – согласился Илюха, все еще подозрительно косясь на Инфанта. – К тому же вот ты, например, говорил, полянка… А какая полянка, какая березка? Надо ведь их выбрать. И главное, вот этому, – он указал глазами на «вот этого», – надо каждый шаг и каждое движение выверить, чтобы он ни шагу в сторону, ни лишнего взмаха рукой. А если все же шагнет в сторону, то стреляем без предупреждения.